Алексей Жак - Изгнанник

Он огляделся вокруг себя. Рядом никого не было. С кем он говорил?

Он циркулировал по замкнутому кругу бульвара, как выполняющий маневры «Ка-один» военный корабль времен его молодости. Или как полоумный маньяк с неясной, неопределенной целью – странной жертвой, добиться которой было нереально. Потому что сам маньяк не знал, что именно он искал и чего добивался, рыская по вечернему бульвару и пугая запоздалых прохожих.

«Макдональдс, Кружка, Подвал». Он повторял эти магические слова, как заклинания, не понимая, что это всего лишь названия питейных заведений, которые он посещал по кругу, будучи в угаре пьяного безумия, не отдавая себе отчета в своих действиях, не понимая, что они не решат его судьбу и не дадут ему вожделенную отраду.

«Они, эти бесплотные названия, как и этикеты выпитых им бутылок, не принесут избавления от гнета мыслей и мрачного, угнетенного сознания, что ты по-прежнему одинок и беспомощен в мире большого города, в мире равнодушных людей. Находясь почти в беспамятстве, ты, воскреснув завтра, не вспомнишь сегодня. Потому что сегодня ты всеми любим, хотя никого рядом нет. И вокруг нет. Посторонние голоса принадлежат миражам, фантомам, и они не в счет. Фантомам-Фантомасам, страшным в своих чулочных лысых масках с вырезами для глаз.

Эту любовь ты просто чувствуешь, ощущаешь всеми… «фибрами души»

Откуда-то из закутков памяти выплыл услужливый штамп.

– Ты по-прежнему сочиняешь, – ухмыльнулся Дикарев. – Никак не можешь избавиться от вредных привычек. Бросил курить и думаешь: все проблемы решены, ты выздоровел?

«Ты любим и оберегаем, несмотря на свое несоответствие (антропометрическое и духовное), всеми людьми, близлежащими вокруг, в радиусе метрах ста или около того. Ты люб всему миру, ты – душка, и тебя облобызают миллионы губ (конечно, женских, ты – не гомосек)».

– Ключевое слово, вот какое: в угаре или беспамятстве, – сказала статная дама в тесном костюме, стоявшая чуть поодаль и испугавшая его своим внезапным замечанием.

Материализовавшая из его прежних видений, или, может быть, вновь приобретенная надсмотрщица, наблюдатель за его целомудрием, за его ребячьей неустойчивой психикой?

– Хватит, – не выдержал Сергей. – Я не намерен более выслушивать наставления. Я – не маленький.

– Бунтарь, – воскликнула игриво дама. Явно наделанная шаловливость. – Нет, ты всего лишь просто инфантильный субъект. С виду зрелый мужчина, а в голове – детские игрушки. Но для меня, учти, ты всегда останешься малышом.

– Вот как. Психопатка, – сказал Сергей, и отвернулся.

«Возможно, это была моя совесть, или рядившаяся под нее моралистка из лиги феминисток», подумал бессвязно он.

…Он бродил по кругу битый час. Бульвар был изучен им досконально, как топография бороздок на его ладони.

– Стоп, – сказал он себе. – Я уже где-то упоминал об этой особенности моей памяти: запоминать эпизоды детства, как будто впрессовывая их под кожу.

– Не стоит затруднять себя такими подробностями в описании своего правдоискательства, – отреагировала дама.

– Вы еще здесь, не ушли? – сказал Сергей.

– Нам известно о вашей беспринципной увлеченности женской тематикой. Это простительно утонченным натурам, или людям с голубиной кровью, но грубым мужланам такая расхлябанность не к чему.

– Мне стоит обидеться или отреагировать агрессивно?

– Вам надо это принять к сведению, сделать выводы и скорректировать кое-что.

– Интересно что?

– Это подскажет вам голос разума, а если не получится, то природа. Другим голосом – голосом мужского… мужского… естества. Если хотите… плоти.

– Нет, не хочу.

Какая-то ересь в голове, небезосновательно подумал Сергей о чехарде пустившихся в пляску и беснующихся, как шаловливые чертята, мыслях. Очередной заказ был закрыт. Все деньги, до копеечки, переведены на счет фирмы. Акт подписан. Договор лежал в его портфеле. В кожаном кейсе (in case), неслучайно застегнутом на все замки и петли. Там лежала его будущая, еще не материализованная премия, его очередная порция кайфа, которую он по приходу домой привычно складывал под подушку для очередного ночного просмотра.

В добрых сказках о добрых принцах повесть обычно заканчивается пиром и свадебкой, а на деле всегда всё оборачивается примитивнейшим и противнейшим жлобством, и скупердяйством: Иванушка садится на трон, Алёнушка выпрашивает у него на новую парчовую шубу, царь-батюшка почивает вечным сном – преставился старик. Возможно от обжорства на пирушке.