Владимир Кулаков: Песочные часы арены

Пашка себя не помнил вне цирка. Его звуки, запахи впитались в него, как лошадиный дух в одежду служащих по уходу за сивками-бурками из их конного номера.

Родители Пашку загружали по полной. Как шутил дядя Веня: «Чтоб в носу некогда было поковыряться». До носа у Пашки дело не доходило. Вставал он вместе с родителями, которые уже с восьми утра гоняли в цирке лошадей, готовясь к вечернему представлению. В гастрольных городах, по приезде, Пашку тут же отдавали в какие-нибудь секции: плавания, фигурного катания, пантомимы, школу танцев, курсы английского языка, на котором он довольно бойко изъяснялся сызмальства. И куда его еще только не отдавали, где он быстро и заметно прибавлял в мускулах и извилинах. О последних Грошев любил повторять: «Извилины – вещь такая: наличие их не видно, но отсутствие – заметно…» Полгода Пашка даже учился игре на классической гитаре. День его был расписан, как по нотам. Сюда еще нужно приплюсовать жонглирование, которое забирало несколько часов в день, акробатику, растяжку на шпагаты и прочую цирковую необходимость. Ближе к вечеру два-три часа корпел над учебниками. После насыщенного дня засыпал мгновенно, стоило прикоснуться щекой к подушке.

Учился Пашка Жарких в экстернате. В Москве была такая специализированная школа для детей спортсменов, артистов и других, семьи которых постоянно были в разъездах. Пашка учился прилежно, с удовольствием. Экзамены сдавал на «отлично», чем радовал родителей и учителей. Знания были не поверхностными «лишь бы – лишь бы», а настоящими.

Когда Пашке исполнилось одиннадцать, они осели в Москве. Разъездов почти не было, а вот арена Московского цирка стала родной. Появилась возможность серьезно заняться бальными танцами, чтобы «растанцевать» молодого жонглера, дабы он смотрелся в манежном круге изящно и привлекательно.

Во Дворце пионеров недалеко от цирка нашлась школа бальных танцев. И началась для Пашки новая интересная жизнь. Он участвовал во всех соревнованиях, переходил со ступени на ступень, стал заметным. Ему не было и тринадцати, когда у него появилась постоянная партнерша. Они простояли в паре более двух лет. Вот тогда Пашка по-настоящему влюбился. В нее невозможно было не влюбиться. Она была «молодая да ранняя», не по возрасту сформированная. Как взрослая женщина. С огненным лукавым взглядом, полуулыбкой опытной сердцеедки, с взрывным темпераментом. В латине им не было равных. Самба, румба, ча-ча-ча, джайв, пасодобль – это был их конек. Немного они проигрывали в стандарте. У партнерши в вальсах прорывался характер, она смазывала движения, нетерпеливо ожидая, когда закончится эта «нудота». Тем не менее они в своем классе стали чемпионами Москвы. Выглядели гармонично, ярко, даже несколько вызывающе эффектно. О них стали поговаривать и пророчить блестящую спортивную карьеру. Пашка уже всерьез подумывал закончить с цирком и сосредоточиться на танцах. Победы сыпались, как из рога изобилия. Его партнерша вызывала зависть. О такой можно было только мечтать. Начались интриги. Мутные истории появлялись одна за другой. «Мешали жить» не только юные коллеги, но и их родители. Со временем стала ясна цель – разбить чемпионскую пару, переманить партнершу к другому.

Особенно старались родители одного паренька, которого все звали Олень. Было в нем что-то такое… «Оленеводы» заманивали партнершу в гости, там ей шептали в уши всякие непотребства про ее «половину», рисовали сладкие картины будущего с их олененком. Родители имели вес и деньги, что в современном мире профессиональных танцев было не последним делом. Партнерша быстро сдалась, развалила пару, устроив публичный скандал после какого-то глупого поражения в незначительных рейтинговых соревнованиях.

Наговорила Пашке кучу гадостей, обозвала бездарем и хлопнула дверью. Через неделю она уже скакала по паркету с Оленем…

Переживал Пашка страшно! Три недели не выходил из дому, валялся в постели, почти не ел, зализывал, как собака, свой первый взрослый ожог от предательства, несправедливости и очевидной подлости. Видя такое дело, умудренный своим личным непростым опытом Грошев вынес вердикт: «Боль лучше пережигать одному!..», и родители стали ночевать в цирке.

Во дворец Пашка больше не пошел. До перехода в класс «А» оставалось несколько очков. Чин, как говорится, следовал ему, он службу вдруг оставил…

По инерции все последующие годы упорно продолжал заниматься сам. Но цирк, жонглирование так и остались единственной Пашкиной любовью. Правда, он часто с затаенной грустью говорил, что следующую жизнь посвятит исключительно танцам…