Владимир Пироцкий - Стихийное

Затяну я потуже котомку и вдаль повлекусь
Поплыву над болотом пружиня кувшинками
Желтыми зыбкими
В тёмную зелень макая свой посох корявый
К морю песку раскаленному скалам щербатым
Древними тропами странно чужими.

И махну на прощанье виде́нью
В барханах струящемуся
С облегчением без сожаленья
Путь одинокий по шагу сверяя
С надорванным звоном струны
Меж ребер дрожащей, играя,
Впиваясь прозрачными веками в солнце.

Губы кровавые шепчут беззвучно
Неведомых слов паутину
И стаи ворон равнодушно кружат
И вараны поспешно следы заметают.

Иду…

Как начинается степь?

Под дождем происходит круженье
тучки сгущаются и нагоняет их ветер
в тяжелые школьные ранцы на плечи
давят они и походным уверенным шагом,
всё под себя подминая, жестко без спросу
по грубой стерне
попадают в размеренный шаг
суровой пехоты,
знающей дело свое – убивать
и рядами ложиться под нож
равнодушной шрапнели.
Это уж как повезет, как отмерено кем-то,
согласно небесной
просроченной блёклой печати.

Дождь педантичный проводит нас
редкими каплями тихо,
впалые щеки кропя и, как бы, скрывая
вдруг затесавшихся в строй
паникеров – соленые метки слезинок.

Эй, шире шаг
кто там вспомнил родные поля? Запевай!
Пусть услышат нас те, кто нас ждет
и кто верит —
мы снова обнимем их жарко.
И скоро забудем…
километры кирзовые, страх, смерть
и ржавых бинтов пригорелую корку,
и слякоть, и месиво будней унылых,
и гарь предрассветную снов…

Постепенно,
начинается степь и ползет серой лавой,
и хочется свежего воздуха стопку,
расстегнув воротник гимнастерки и крякнув,
выпить до дна
и хрустеть полминуты соленым огурчиком мира,
пойти налегке, окунуться в горячий ковыль
и лежать, глядя вверх,
наблюдая секрет мирозданья,
ощущая всем телом готовность лететь
одуванчиком вверх.

Начинается степь…

Мы уже привыкли почти.
Всюду морок непонимания,
Настоящая боль и беда придут без стука,
без напоминания.

Зима, белый снег, а в пять уже сумерки.
Будто солнце украли! Сыграем в жмур ки?
Все путем, но дайте немного солнышка!
Нельзя же так, я не просто устал, а дошел
до донышка.

Эх, тоска без душевных слов,
без правды глаза в глаза,
Неуютно и холодно врать,
да бояться не то сказать.

Не спасает уже молчанье – без души,
равнодушное, гордое,
Как веревка над пропастью,
тлеет шнуром бикфордовым.

Ох, как надоело быть добрым,
простым и внимательным.
Улыбаться и прятать свой взгляд,
чересчур проницательный.

Кого-то случайно обидеть – легко!
Задеть, самому вдруг обидеться,
Лучше ну их подальше, ты знаешь куда,
чтоб никогда не видеться.

Зубы сжать свои, в горло кляп,
до предела напрячь желваки,
Чтоб не дай Бог чего. Спрячу глубже свои,
чугунные кулаки.

Неудобно и глупо быть просто честным,
Когда взгляд напротив, зашорен местью.
Всем подряд! За свою дурацкую молодость,
Жизнь, овчинкой, как мордой об стол, съежилась.

За свои неподдельные страдания,
За свое мучительное непонимание.
Его злые чужие глаза
наполнены гневом и страхом,
Они бьют поддых, и грозят весь мир перетра"ать.

Всех готов он смешать в клубок своего и чужого,
Плюнуть первому встречному —
хуже выпада ножевого.
А кому и за что, по какому праву?

И крыть-то нечем…
Без раздумий, топор злословия падает!
И хотя б на минуту ему, вроде, становится легче.
А дальше снова тупик. Ничего не радует.

Откуда ты взялся, куплет озорной,
бесшабашный?
Тебе подпевает проснувшийся морок
вчерашний.

Карточным домиком жизнь рассыпается,
Ничего хорошего не начинается.

На пути осколка оказался кто-то, брызнули слезы.
Теперь он затих, лежит в неудобной живому позе.

Кровь густой кока-колой течет
из пробитого пулей пластика.
И собака взъерошенная скулит
к нему безнадежно ластится.