Валерий Коновалов - Лоховские истории. Записки таксиста

– Людок, стаканчики, пожалуйста, помой.

На меня посмотрел – подмигнул ободряюще.

А сотрудники наши, конечно, уже все в курсе, только делали вид, что не знают, за чем эти мужики пожаловали. Тихо в конторе – прислушивается народ. Уши у всех за одно утро раза в два выросли. Серега увидел, что мне шеф подмигнул, – повеселел, обменялся со мной взглядом. Мы друг друга поняли.

Наконец раздался шум отодвигаемых стульев и послышались бодрые голоса. Хлопнула дверца холодильника. Голоса стали еще громче: тональность ясно говорила о том, что трудный разговор завершился и решение было принято.

Вышли все из кабинета лучшими друзьями, довольные. Шеф – оттого что наша проблема благополучно разрешилась, клиенты – что хороший куш сорвали. К тому же Миша выгодный заказ от них получил, последние условия оговаривал, и очень, видно, они устраивали друг друга. Со мной, как с хорошим знакомым, поздоровались: о, Витёк – какие люди, и без охраны!

И вот уже тот, который раньше мне казался зловредным, совсем другой – располагающий к себе, как и в первый свой визит. Все очень удачно для нас сложилось, но заметил я, что все время слежу за их третьим товарищем, который с Раввином детали будущей сделки обсуждает, и никак не оставляет меня мысль, что где-то мы уже встречались с ним. У меня так часто бывает, и мне даже самому интересно становится отгадывать. Вспоминаешь, вспоминаешь, где ты его видел: горячо, нет – холодно, опять горячо. И вдруг поймёшь: просто он на актера или политика публичного похож – тот же тип лица, манера разговора. Так и этот мужик – что-то в нем было, втюрилось мне в башку – и все тут. Среднего телосложения, бородка, костюм, белая рубашка, дорогой галстук, начищенные ботинки. Тоже дорогие, модные… Ботинки!.. Е-кэ-лэ-мэ-нэ!

Уставился я на него, как дурак, глазами хлопаю. Он видит, что я его узнал – лицо у него расплылось в веселой и хитрющей улыбке. Подошел ко мне, хлопнул по плечу: что же ты, Витек, за живодеров нас принял, что ли? Я о своей голове так же, как и ты, беспокоюсь, она мне еще пригодится. А ты умнее будь и хорошенько думай, прежде чем рисковое дело замутить. А то, не ровен час, действительно башки можно лишиться.

Хоть и развели они меня, как последнего лоха, а я так и рад был такой развязке. А то просто не знал – как дальше жить с этим ужасом. Теперь как гора с плеч. Только вот долг остался. Но что долг, главное – знать, что ты среди людей живешь.

Это, оказывается, кликуха у него такая была. А потому, что исправно Миша синагогу посещал, раввинов всех знал, они его знали. У них ведь там нет такой строгости и благочиния, как у нас. Мне даже говорили, что синагога – это что-то вроде бизнес-клуба. По крайней мере, так я себе это представляю. И винца можно прикупить, «кошерного», и поесть, и даже в баньку сходить. Чем не жизнь? Знакомства нужные завести, все вопросы, как они говорят, «порешать».

Конечно, нам, православным, а может, и своим он никогда до конца не раскрывался, несмотря на то, что с виду – свой в доску. Ни хрена не знали наверное, кто он, откуда, как зовут по-настоящему. Говорит, как стелет, а что правда, что треп – это только он знает. Наверное, были тому причины. Время-то сегодня какое? Как раз для таких, как он. Самый раз.

Воспитание Миша получил в семье, где по субботам не работали: дед с бабкой были ортодоксальными иудеями, отец – герой социалистического труда. Жили они тогда в одном уральском городе, куда во время войны эвакуировалась семья. Тяжелая промышленность, градообразующее предприятие, жизнь, далекая от столичной суеты. Несмотря на бедность – работница по субботам. Вечно недовольная: работай на вас, как каторжная, ни хрена сами делать ничего не хотите. А попробуй откажи ей – прибежит в слезах: не погубите, отцы родные! Не приведи Господь уволить – на всю жизнь кровным врагом останешься.

Все складывалось у Миши, как и у многих еврейских мальчиков из бедных семей: школа, скрипка, дворовые друзья, сигареты тайком от родителей, потасовки, синяки, первый поцелуй. Институт, аспирантура, женитьба. От скрипки ему удалось увернуться, от жены сбежал впоследствии в Москву. Но это потом, а тем временем пришел другой Миша, с пятном на лбу. Встал у руля государства. Страна зажила в состоянии эйфории. И в уральском городе население тоже не лаптем щи хлебало: «Все на площадь! За социализм с человеческим лицом! Долой застой! Долой стабильность – мать застоя! Да здравствует революция, изобилие и прогресс! Хватит, напахались! Где золото партии?! Да здравствует свобода! Прощай, колбаса».