Елена Яблонская - Воспоминание о дожде

Наверное, именно тогда, на пути из Никитского монастыря, я посетовала на непрекращающийся дождь. И было это, конечно, не в первый наш поход, а, наверное, на третьем или четвёртом курсе. «Всякий раз Плещеево другое, – сказала я, – помнишь, в первый год снег шёл и смерч налетал, в прошлом году было так тепло, что мы загорали, и тебе в плечо впился клещ, мы его и лучиной жгли, и маслом поливали, и спиртом… еле вытащили, а теперь и вспомнить нечего, только дождь…» – «Ничего, – ответила Варя, – значит, останется воспоминание о дожде».

На третьем курсе Сашка бросил институт и пропал в неизвестном направлении так же, как когда-то Серёга Лапин. Этому предшествовало наше длительное, страдальческое расставание. Но о том, чтобы из-за потери Сашки перестать ходить на Плещеево, нельзя было и помыслить. Варя и Саныч быстро нашли ему замену: Серёжка Бочков, паренёк из нашей группы, как и все мы, помешанный на походах. Лучшего товарища для меня трудно было придумать – ни о какой «любви» между нами речи не было. Лежим, бывало, в нашей четырёхспальной «могиле», засыпаем. «Бочков, ты меня уже затолкал своими острыми коленками!» – капризничаю я. Серёжка парирует: «А у тебя, думаешь, коленки лучше?» Кстати, Саныч – он тоже Серёжа, Сергей Александрович, но старше нас на четыре года, и потому звался по отчеству. Приятным сюрпризом стало то, что Бочков, подобно мне и Санычу, почитал Ильфа и Петрова. Мы с ним могли дуэтом шпарить наизусть целыми страницами. Но начинал обычно Саныч. «Варвара, волчица…» – говорил, любовно глядя на жену (они поженились на третьем курсе). «Волчица ты, тебя я презираю…» – с восторгом подхватывали мы с Серёжкой монолог Васисуалия Лоханкина. Правда, не меньшее место в репертуаре Саныча занимал «бравый солдат Швейк». Бочков и в этом его поддерживал, а я, подражая Варьке, надменно поднимала брови. И сколько ни пыталась читать «Швейка» впоследствии, так и не поняла ничего – по-моему, грубая солдафонщина.

После того как мы с Варей освоили все окрестности, пришла пора заняться животным миром. Возможно, нас не оставляла тоска по сгинувшему на Ленинских горах зайцу. Как-то набрели на целое скопище ужей, причём я проявила первобытный ужас перед змеями, но Варя вспомнила, что Саныч их очень любит. С ужами разбирались, как когда-то с червяками, только поменявшись ролями. Варя ловила и запускала змей в ведро, а я, отвернувшись и трепеща, придерживала крышку. Наловили полное ведро, крепко-накрепко притянули крышку верёвкой, принесли в лагерь: «Это вам подарок!» И действительно, Саныч отнёсся к презенту с интересом и симпатией. Но вот незадача – ночью все до одного ужи выбрались из ведра и уползли, хотя ведро, казалось, было так плотно закрыто и перетянуто верёвкой. Мы долго восхищались: «Какие сильные, мускулистые!» В следующий раз набрали целое ведро лягушачьей икры и с помпой поднесли мальчикам. Тут уж Саныч не выдержал: «Что ж вы всякую дрянь собираете и нам дарите?»

Кстати, поженились Варька с Санычем тоже, можно сказать, под знаком Плещеева. После зимних каникул Саныч сказал озабоченно:

– Варька, уже февраль, надо готовиться!

– К свадьбе?

Они подали заявления в загс, и свадьба была назначена на двенадцатое апреля.

– К какой ещё свадьбе? К походу!

Через две недели после свадьбы, естественно, отправились на Плещеево, как всегда, с тридцатого апреля по середину мая, точное число возвращения в Москву назначалось в зависимости от довлевших над нами зачётов.

Мы быстро обжили Плещеево и славный город Переславль-Залесский и не возвращались больше сложным и длинным путём с пересадками через Загорск. Просто один раз сели на автобус в Переславле и вышли на московском автовокзале. Свежая листва флагами плескалась по ветру, по ведущему в область шоссе вилась летняя пыль. Но после плещеевского леса симпатичная окраина майской Москвы показалась мне насмешкой. «И это Москва?! – изумилась я. – Ой, какой район противный!» Что и говорить, гений места, обитающий не только на Берендеевом болоте, но и на каждом автовокзале, не спустил обиды. Вскоре меня распределят в подмосковный академгородок Курослеповку, а попасть в него можно только автобусом, отправляющимся с этого самого автовокзала…

После института ездить на Плещеево по разным причинам не получалось, и Варя с Санычем развелись. Варька вышла замуж за своего коллегу и уехала с ним в Америку, а Саныч и Бочков хоть и остались в Москве, но совсем пропали из виду. Я тоже вышла замуж, осела с семьёй в Курослеповке, в Москву выезжала редко и всякий раз вспоминала трепещущую молодую листву, завивающуюся клубами майскую пыль, наши рюкзаки и вёдра с засоленной рыбой, вытаскиваемые Серёжкой и Санычем из переславского автобуса, вот здесь, на этом самом месте… А потом началась сумасшедшая перестройка, её сменили совсем дикие «лихие девяностые» с борьбой за выживание. И тут мне стало казаться, что теперь я одна призвана хранить всю Ярославскую область и наполненное чудесами Плещеево озеро. Больше ведь некому. За Москву я почему-то не беспокоилась – устоит! А вот Плещеево… Муж не мешал мне хранить исполненное чудес озеро и даже с интересом рассматривал мутные чёрно-белые плещеевские фотографии, и я была ему за это благодарна. А ещё потом как-то незаметно прошло двадцать лет…