Егор Куликов - Изгородь

– Доброе утро.

Короткая планерка перед рабочим днем. И обычные обязанности санитарки. Перед тем, как привезут белье из прачки, успеть вымыть полы, поздороваться с пациентами, убрать столики и судна. Продезинфицировать инвентарь и инструменты. Помочь молоденьким медсестрам сделать обход. Обмыть, да прибраться за пациентами.

– Не бойся, доченька. – Наставляла Ильяна юную Сашу, медсестру новенькую. Совсем еще зеленая. Боится не то чтобы кровь взять – от одного взгляда на иглы белеет и пошатывается. – Все придет. Не сразу. Пойдем я тебе помогу. Пойдем, доченька. – И Саша послушно плелась за Ильяной. – Ничего сложного, правда, Илья Иванович? – искала она поддержки у пациента.

– Ишь ты, и не больно вовсе, – то ли подыгрывал, то ли врал, но врал очень искренне, пациент.

А Ильяна знала, куда вести Сашу. Она тут всех знает. Например, к Татьяне Анатольевне или к Алексею Владимировичу она бы никогда не повела. Эти двое самые противные. И то им не это. И это им не так. Тут иногда из кожи вон лезешь, стараешься, делаешь свою работу и делаешь больше того. Но они и тут найдут к чему придраться и как бы на кого поворчать. Эх, поселить бы их в одной палате, пусть грызутся.

Не одну медсестру до слез доводили. Да что там медсестру. Прожжённые врачи с их циничным взглядом и те, порой, не выдерживали. Вылетают из палаты красные, злые, угрюмые. Тогда самое время прятаться в своих каптерках и не попадаться на глаза. А то и медсестрам, и санитаркам, и поварам перепадет.

– Не реви ты так… – успокаивала Ильяна очередную сестричку. – Поверь мне, люди – они все разные. Одному ложку поднимешь с пола, протрешь, отдашь, так он тебе так благодарен будет, будто ты ему жизнь спасла. А другому, хоть об землю расшибись, а ему все мало. Дескать, это не сделала. А если сделала, то сделала плохо и лучше бы вообще не делала. Таких людей надо просто пропускать через себя. Понимаешь?

– Понимаю, – отвечала заплаканная сестричка. – Все понимаю, а все равно плачу.

В эти моменты Ильяна думала лишь о том, как бы научить всех тому, что знает и что умеет она. Кричат они… ну и пусть себе кричат. Бухтят, матерятся… да хоть волком воют. А ты просто пропускаешь через себя и все мимо. Ничего в себе не задерживаешь. Как ведро без дна. Пусть самые плохие гадости туда льют и ничего не задержится. Все пройдет мимо. Но так надо делать только в том случае, когда ты хорошо делаешь свою работу. Только так и не иначе.

– Слышала, Машка-то наша совсем при смерти.

– Правда что ли?

– Сама иди, посмотри.

Ильяна быстро уплела водянистую пюре и, запив компотом из сухофруктов, побежала в палату.

Мария Сергеевна лежала на спине и смотрела в потолок. Вряд ли она что-то видела своими подернутыми пеленой глазами. Стеклянными. Совсем уже не живыми.

Работая санитаркой Ильяне пришлось научиться предчувствовать смерть. Порой посмотришь на человека и видишь… чувствуешь. Каким-то нутром. Где-то в глубине что-то шепчет – смертью пахнет.

Так случилось и в этот раз.

Больные заняты своими делами. Кто по телефону разговаривает. Кто в телефоне играет. Читают, спят, в окно смотрят. И только Мария Сергеевна лежит в уголке. Глаза открыты. Грудь едва движется.

Лежит.

Ждет.

А у нее ведь и нет никого. Как привезли сюда недели две назад, так к ней никто и не пришел ни разу.

А в больнице оно как. Люди быстро дружатся. И дружба кажется крепкой. Будто с самого детства знаешь человека. И знает Ильяна, что нельзя привязываться к больным. В лучшем случае их выпишут, а в худшем, вот, как с Марией Сергеевной. Эх…

За этот день она часто заходила к ней. Протирает полы – заглянет. Выносит судна – опять посмотрит. Дышит ли? Жива ли? Убирает посуду, сделает крюк, чтоб еще раз заглянуть.

За смену, на перерывах, успела связать пятку на носке. Самое сложное пройдено. Дальше должно пойти легче.

– Ну, ты чего, едешь? – спросила Ильяну Валентина Петровна.

– Нет, я с Машей побуду.

– Зачем? Смена-то уже тю-тю… две минуты осталось. Пусть дежурная с ней побудет.

– Нельзя же так. Она ведь не знает ее вовсе. А ты правду сказала, Маше недолго осталось. Совсем недолго. А у нее и нет никого. Нет, я так не могу. Это ведь хуже не придумаешь, умереть вот так. В кругу незнакомых людей. Никто и за руку не возьмет. И словом не поддержит. Это же… это же ужас. Самый настоящий ужас. Умирать в любом случае страшно, а так и вовсе невозможно. Нет, я так не могу.

– Странная ты. Никто тебе за это не доплатит.

– Знаю. Знаю, что не доплатят, однако, не могу. Ей богу не могу. Совесть потом съест меня. Она женщина ведь хорошая. И жизнь у нее тяжелая была. Пусть хоть уход ее облегчу.