Егор Куликов: Изгородь

Я хотел. Хотел, – говорю я, но, естественно, он меня не слышит. Он продолжает гладить, приговаривая:

– Да, нелегкая нам досталась судьба. Но мы ведь справились с ней? Ведь так?

Справились. Еще как справились. Мы вдвоем и не с таким еще справимся.

– Давай-ка еще разок попробуем.

Но ведь ночь на дворе! Мы всех разбудим.

– Думаю, мне еще хватит сил взобраться.

Он открывает дверцу и ставит палку поперек, сделав подобие турника. Пашка весь дрожит от напряжения. А я дрожу от страха. Как бы не упал. И на кой черт ему под старость лет лезть в кабину. Не надо ничего доказывать. Я и без этого знаю, что он человек сильный. Любящий и сильный.

Уже две ноги на ступеньках.

Пашка держись! Я помогу. Не знаю как, но помогу.

Он вваливается на сидение и долго хрипит, не двигаясь. Чувствую, как его грудь колышется. Даже слышу его бешенный пульс.

Держись, Пашка! Держись!

Отдышавшись, он садится на потрепанное сидение и по старой привычке вешает кепку на крючок под крышу.

– Ишь ты, до сих пор тут, – удивляется он, когда кепка занимает свое законное место.

Несколько минут сидит не двигаясь. Ловит дыхание и с нежностью трогает рулевое колесо. Да, именно с нежностью. Прикосновения всегда можно отличить. Нежное оно или обычное. Так вот у Пашки – нежное.

– Дадим им жару? – спрашивает он у тишины.

Дадим! Давай, Пашка, я готов! Давай.

Пашка тяжело выдыхает и крутит ключ.

Теперь я дрожу всем телом, кашляя, чихая, выплевывая гарь и рвоту.

– Давай! – кричит Пашка.

Я стараюсь. Внутри все приходит в движение. Детали ворочаются в густом масле. Собираю все силы. Пытаюсь. Плююсь и чувствую, что не смогу. Не смогу.

– Давай! – криком кричит Пашка. – Давай! Как в старые добрые…

Один оборот. Второй. Третий…

Из трубы повалил черный дым, а тело словно получило разряд током. Тихая ночь наполнилась густым ревом. Испуганные собаки залаяли в соседних дворах. Думаю, скоро залают и соседи. Но Пашка рад.

Он скалится редкими зубами и кричит во все горло.

– Молодец! Хороший ты мой! Молодец!

Благо там не было ворот, потому что если бы они были, то мы бы снесли их. Старая резина вцепилась в твердую землю и с ревом выдрала верхний слой, бросив его далеко позади. Да. Как в старые добрые…

Я видел, как в доме вспыхнул свет. Слышал, как открылась дверь и на крыльце показался заспанный Валерка. Он что-то прокричал, помахал рукой, но Пашка только улыбнулся и сильнее вдавил педаль.

Не чувствуя ям и ухабов мы с ревом помчались по ночной улице. Собаки проводили нас своим протяжным лаем. Село осталось позади. Вот мы уже в поле. Пыль вздымается клубами и долго еще не опускается на землю.

Пашка крутит руль и до упора давит на газ. А я только рад этому. Пусть давит. Пусть…

Бескрайняя линия горизонта показывается впереди. Где-то там… там, где сереет небо и совсем скоро взойдет солнце, ждет наш холм. Наше уютное место.

Мы мчимся, разрывая ночную тишину диким ревом двигателя.

И откуда у Пашки столько сил. Он ведь только что едва смог взобраться в кабину, а сейчас мертвой хваткой держит руль. Раз может он, значит, и я могу.

Скорость увеличивается.

– Давай, родненький! – кричит он, когда мы подбираемся к горке.

Еду. Как могу еду.

Взобравшись на холм, Пашка резко крутит руль и я поворачиваю, слегка скользя по дерну и оставляя глубокий отпечаток протектора.

Пашка подруливает к спуску и останавливается.

Вот оно место. Как же долго меня здесь не было. Как же долго здесь не было нас.

Мы останавливаемся, но мотор не глушим. Пусть работает.

Сквозь шум слышу, как дышит Пашка. Его хриплое дыхание в унисон звучит с мерным рокотом двигателя. Одним словом – друзья.

– Смог ведь. – Говорит он и трогает рычаг передач.

Смог, Пашка.

И вновь становится тихо, если не считать, как урчит мое нутро. Но оно не разрезает тишину, а скорее привносит в нее некую нотку жизни. Или нотку уюта – называйте это, как хотите.

– А помнишь, как мы тебя только приволокли к нам во двор? – тихо говорит он, но я все-таки слышу. Каждое слово слышу. И опять же… «тебя».

Помню. Все помню.

– А как в болоте погрязли, когда Славу Вильева из речки тянули. Помнишь?

Помню.

– А когда зимой в поле у тебя коробка навернулась и мы с тобой всю ночь там кочевали, помнишь?

Помню.

– И как углем тебя тогда загрузили по самое не балуй. Тогда вся деревня тебе благодарна была. Помнишь?

– Помню.

– А сад… помнишь тот сад, который мы с тобой, считай, вдвоем выкорчевали, чтобы новые саженцы посадить. Помнишь?