Егор Куликов - Изгородь

Был бы голос, я бы закричал. Я бы зарычал. Я ведь еще молод. Я еще много могу сделать. Дайте мне шанс. Дайте…

Не дали. Приволокли другого, зацепили тросом и потащили. И вот еду я по родному селу. Все тропки тут знаю. Каждую ямку лично, своим колесом не единожды трогал. А сейчас качусь, как на плаху. Твердые диски больно жуют резину. А когда меня из гаража дергали, так я вообще слезами зашёлся. Кости одеревенели, колеса не крутятся. Вал внутри идет тяжело, как будто и не мой вовсе. Как будто чужой внутри крутится. Всем нутром его чувствую.

Дайте мне… дайте прийти в себя. Нет. Волоком волокут. И плевать они хотели, что мне больно. Каждой деталью больно. Каждый болтик в теле дрожит от изнеможения. Того гляди и выскочит. Сыплюсь, как трухлявый пень, который сам же не раз и корчевал, когда здоров был. Да что там трухлявый. Я, когда был молод, мог целое дерево с корнями вырвать и не запнуться ни разу. Мог ведь. Мог. А теперь уже того… рухлядь и на металлолом.

Телом-то ладно. Тело болит и ноет, но оно всегда так. Разве в поле, когда часов двадцать кряду батрачишь, не болит? Болит! Еще как болит. Но там-то хоть понимаешь, что работаешь. Пользу приносишь. А тут? Тащат на глазах у всех. Стыдно, а сделать ничего не могу. Душа болит, вот что хуже всего. Тело оно гибкое. Как болит, так и выздоравливает. А душа твердая и, если заболит однажды, то потом еще долго ныть будет. Можно сказать, до самых весов, что на приембазе стоят.

Приволокли меня кое-как, отцепили. Потерял я по дороге пару запчастей, так хоть размялся. Стою рядом с кучей металла и понимаю, что все. Тогда, в поле был не конец, а вот сейчас точно конец.

Один мужик крикнул что-то, вскрыл мне капот, забрался туда, а через минуту вылез и…

– Все плохо. – говорит.

Я уже прощался с жизнью, а тут Пашка показался. Как обычно с сигаркой, в кепке, штаны на пять размеров больше. Он ведь на мне о-го-го сколько отработал и, видимо, жалко ему меня стало. Стоит он, смолит сигарку, щурит глаз от дыма и смотрит на меня. А я на него смотрю.

Смотрю и прощаюсь.

А он возьми, да ляпни.

– Забираю!

Как я счастлив был слышать эти слова. Даже взбодрился и силы почувствовал. Хотя какие там силы в моем обрюзгшем теле. Не было там сил. Да и душа на двух гайках едва держалась.

– Куда денешь?

– Как куда!? Я с ним о-го-го сколько отработал. Думаю, и сейчас справится.

Я прослезился от его слов и остатки масла вытекли на землю. Это ведь даже не его слова: «о-го-го сколько отработал» это мои слова. Нет, это наши слова. Да, именно наши.

– Так мне теперь обратно что ли переть? – недовольно бубнит водитель.

– Нет. Давай ко мне.

Меня вновь зацепили тросом и потащили. Правда, в этот раз у меня не болела ни душа, ни тело. В этот раз я был горд, когда катился по знакомым улочкам. Резину продолжало жевать стальными дисками, но боли не было. Было счастье, будто бы меня, как брошенного в паршивый денек щенка, подобрали ласковые руки ребенка и несут домой. Да, я чувствовал себя щенком. Брошенным, несчастным, одиноким, но все-таки счастливым.

Гаража у Пашки не оказалось. Точнее, была какая-то будка, куда и легковушка втиснется едва ли, а мне-то куда, с такими габаритами. Поставили на улице. Почти неделю стоял там и днем, и ночью. Никто ко мне не подходил, разве что юный Валерка излазил всего вдоль и поперек. В каждое отверстие руку сунул, каждый болтик потрогал и покрутил найденным где-то ключом. Щекотно было и забавно наблюдать. Влезет в кабину, схватится за руль и рычит, как щенок. Голову из-за руля не видно, а он сидит, рычаги дергает, руль крутит. Приятно было.

Через неделю мне соорудили навес. Вбили четыре бревна, покрыли досками, а сверху шифер положили. Старый шифер, зеленый весь, во мхе. Надеюсь, не тот, что был на крыше в совхозском гараже. Не верю, чтобы Пашка мог такое сделать.

Но под навесом лучше стало. Вроде бы и на голой улице приятно было. Главное ведь, что дома, а не частями где-то на металлобазе. Но больше забота чувствовалась, чем сама нужда в ней.

И вновь кроме Валерки никто ко мне не прикасался. А потом пришел Пашка. Открыл капот, заглянул, выпрямился, почесал затылок, плюнул и ушел.

Ну все, думаю, теперь точно на металл.

Нет. Вернулся Паша, мой родной, с инструментами и давай в моем нутре ковыряться. Казалось, всю душу из меня вытряс, всего перебрал и перетрогал. Потом позвал каких-то мужиков, так они облепили меня, как арбузную корку осы, и давай наяривать. Один бок задрали. Затем второй. Двигатель вытащили, масла закачали.