Денис Нуштаев - Истинная грусть

Когда я пытаюсь увести взгляд от созданного мною монумента, мне вспоминается неприглядная деталь моего ощущения к Алану. Я вспоминаю своё детское одеяло цвета бирюзовой морской глади, которое было свидетелем моих детских мук, разрывающих мою душу, потому что в ней поселился дух из иного мира – любовь, которая острым лезвием отделила страсть платоническую от плотской или ощущение от порока. Ощущение Алана рождало во мне чувство близости, но к нему тут же присоединялся порок, отчего я мечтал об Алане и боялся своих мыслей. Моё влечение к Алану не мешало моему влечению к девушкам, скорее оно даже не различало это влечение. Разделяя разных существ, «ощущение» одаривает свежестью восприятия и счастья каждого из них – моё разделение на мужчин и женщин происходит всего лишь от знания порока, который хранится в мужчине, что заставляет меня вести себя с ними определённым образом, и незнания порока, который живёт в женщине, что и формирует другое поведение по отношению к ним. Мечтая о чувственных наслаждениях, моя душа вначале пребывала в области ощущения и потому мечтала о женщине, но чем дальше фантазия уводила меня, тем дальше я уходил от ощущения и тем больше я мечтал об Алане – тем больше я отдавался пороку. Такую работу проделывает каждая душа у каждого живущего человека, и пути здесь вполне определены. Ты можешь разделить порок на две части, выбросив одну, и тогда ты будешь мечтать о женщинах так, как бы ты мечтал о мужчинах. Ты можешь полностью отрицать порок, и тогда он вследствие своей естественной природы, а всё естественное очень живуче, эволюционирует до иных форм и начнёт проявляться в твоей деятельности. Ты можешь поддаться пороку, и тогда исчезнут ощущения. Ты можешь постоянно согласовывать ощущения и порок, но тогда будешь зависим от любви, которая и породила это противоречие. Возможно ли понять порок? Моё влечение впоследствии было забыто, но мысль о нём вернулась ко мне после случившегося.

Со стороны Алан, вероятно, вызывал совсем не те чувства, что были у меня. Иногда я понимал, что такое сочетание бестолковости и оригинальности я не видел ни у кого. Он действительно мог злить своей тупостью, но его уникальный взгляд на вещи заставлял тянуться к нему. По-моему, он и сам осознавал свою никчёмность и потому всеми силами стремился стать лучше, видя только один путь – быть самобытным. Когда ему мешали быть собой по-своему, он сразу вступал в конфликт: обычно спокойный, он неожиданно вскипал, становился безмозглым буйволом или истеричной маленькой девочкой. В период взросления Алан мечтал о разных путях своего развития. Узнав о прошлой эре, он хотел вырваться с острова и изучить всю планету, найти другие участки жизни. Потом он, как и большинство жителей, мечтал построить идеальное общество на острове. Начитавшись утопической литературы, он подумал, что проблема идеального общества всегда была в масштабах реализации проекта: всё выглядело слишком абстрактно. У нас проблема масштаба была решена естественным путём.

В моменты одиночества Алан стремился уйти в пустыню и бродить там, пока последние остатки памяти не исчезнут вместе с ощущением времени. Он часто вспоминал, как в детстве наука тянула его к себе, потому что воображение не стремилось познать истину – оно стремилось её придумать. Он считал, что можно вообразить любую теорию и найти для неё основания. Впоследствии Алан увлёкся более прикладными направлениями познания, потому что в них он мог непосредственно влиять на истину и получать от неё обратную связь. Но ограниченность такого познания быстро надоела ему, потому что воображение не могло найти в этом никакой жизни. Электричество всегда восхищало его, оно увлекало воображение, но бытовые предметы, которые от него зависели, вводили его в тоску. Все эти пути соединились в Алане к моменту его взросления, и он постоянно был вынужден перескакивать с одной концепции на другую, создавая впечатление весьма замкнутого, но любознательного молодого человека с немного диким взглядом. Идея организовать поход за границу пришла к нему в момент глубочайшего кризиса самоопределения: после череды навязчивых стремлений заниматься чем угодно, лишь бы не останавливаться на чём-то одном. Он изучал перемещение муравьёв в муравейнике, взялся за орнитологию, упорно пытался понять теорию относительности и с упоением изучал кулинарные книги.

Но вернёмся к очередной попытке островитян выйти за границу. Примечательно, что в тот день, когда Алан рассказал про свою идею выйти за границу, у нас погиб пожилой пациент, перенёсший инсульт. За этим пациентом я ухаживал в течение месяца и хорошо изучил его, несмотря на то что он не мог сказать ни одного вразумительного слова. Его образ прорывался сквозь личину болезни: сам по себе он вызывал ощущение очень скупого и своенравного человека из-за своего независимого от памяти, впадшего взгляда. Алан увидел бы в этом человеке результаты запущенной слабохарактерности – его всегда выводили из себя люди, которым не была присуща природная щедрость, отчего он был часто чрезмерно любезен с людьми лицемерными, которые в первую очередь учатся изображать щедрость и участие. В тот день он умер из-за ошибки врачей, назначавших несовместимые друг с другом препараты. Но их попытки коммуницировать с ним изначально были похожи на общение тюремщиков с умственно отсталым преступником. Когда меня впервые привели к нему, он был привязан к кровати, так как, по словам врачей, «проявлял агрессию», но за первые два часа нахождения в одной комнате с ним мне удалось добиться взаимопонимания – с моей стороны не было ни капли сочувствия к его изуродованному телу и ни капли жалости к его состоянию, лишь желание общаться с человеком, который по каким-то причинам оказался со мной в одной комнате. По этой причине уход за ним был предоставлен мне, и я начал чувствовать свою прямую ответственность за его жизнь, которая обострила моё восприятие. Потому эта смерть впечатлила меня – я был в ярости.