Денис Нуштаев - Истинная грусть

В клинике я оказался из-за своего странного поведения в детстве, но на самом деле родители отдали меня сюда, устав от собственных взаимоотношений и измен, – история настолько пошлая, что и рассказывать не стоит. Мне всегда казалось, что я как будто умею читать мысли людей, но нет, не как у писателей-фантастов. Скорее я мог ловить настроение человека настолько живо, что передо мной начинали кружиться видения в виде бессмысленного набора вещей, символов и цветов. Составив эти символы в более-менее понятную и логичную цепочку, я мог с точностью рассказать картину мыслей человека за последние несколько дней. В особых случаях, закрыв глаза, я видел лучи, которые тянутся через всю Вселенную. Они не пересекались, но влияли друг на друга. Ярко светясь, они заполняли душу человека, и в этих случаях я понимал, что он что-то решил. Он нашёл ниточку к Богу и сам этого не знает, скорее он подумал: «О, какая замечательная идея – покрасить дом». Эти идеи смешиваются с бытом человека, и он не видит в них уникальности. Но я знаю, что, как только новая идея появляется, тут же появляется и Бог. Бог существует, потому что эти лучи говорили со мной – сейчас «лучи» исчезли, но идея Бога проникла гораздо глубже, чем то место, докуда обычно доходит воображение. Вероятно, в детстве я был похож на зомби, но, когда родители решили отдать меня сюда, в их мыслях я видел эти лучи, поэтому я никогда не обижался на них. Они сделали то, что им сказал Бог. Многие посчитали бы этот поступок безнравственным, но мои родители приняли лучшее решение в своей жизни, найдя мне настоящий дом. Конечно, впоследствии я понял, что моя уникальная способность является не более чем следствием детской впечатлительности, которая послужила основой для нашей глубокой дружбы с Аланом.

Представляя из себя очарование сладостных фантазий ночью, лес вокруг нашей больницы в дневное время превращается в замечательный и уютный парк, в котором горожане постоянно устраивают пикники. В тот солнечный день, когда людей было особенно много в связи с очередной годовщиной появления нашей государственности, я гулял по этому парку с мыслями, далёкими от социума, но близкими к общественной основе, – о первой влюблённости, о чём можно было догадаться по моей сгорбленной спине, которая следовала за опущенным взглядом. Привычный и любимый лес в то время раздражал меня, а люди раздражали ещё больше – чувство влюблённости не казалось мне незнакомым, и я понимал, что все вокруг обладают знанием о нём, отчего мне становилось ещё больше не по себе, но мысли были совершенно для меня непривычными. Я думал о том, как дух моих мечтаний, по ошибке вселившийся в ту неприятную особу, обратит на меня внимание. Для этого я усилием мысли обращался к создателю Вселенной, чтобы он устроил события неприятным, но желанным для меня образом, который поможет мне проявить свою героическую натуру, свою самоотверженность, которая, как я узнал впоследствии, называется «мужской глупостью». И тогда я спасу хоть и ненавистную, но любимую мной девушку: возможно, на неё будет падать ветка, и я брошусь, чтобы оттолкнуть её, или какой-нибудь подлец обидит её своим небрежным отношением, и я в благородной ярости окровавлю его лицо, но обязательно получу в ответ, чтобы моя боль стала и её страданием. А может быть, я потрачу двадцать лет в негласной верности ей, о которой она будет догадываться по нашим случайным встречам, но о которой узнает только много лет спустя, и её сердце не сможет выдержать глубины моего чувства. Оптимистичные сценарии полностью выметались из моего сознания, и потому я даже не подумал подарить ей цветы, хотя я и хотел засыпать её букетами, но от пошлости этой мысли переходил в ещё одну фазу ярости. Иногда, чтобы отвлечься от гнетущей тоски, параллельно с мыслями рыцарскими я размышлял о почётном звании профессора, которое я мог получить в нашем университете.

Не знаю, какое у меня было выражение лица, но, когда я проходил по небольшому мостику, перекинутому через ручей, передо мной выбежала девочка лет семи и крикнула «индюк», а затем убежала прочь к своим родителям. Громкий и насыщенный смех послышался за моей спиной сразу после умозаключения девочки, и я был в ярости, оттого что несколько секунд назад я думал о своём страдании, а тут абсолютная бесцеремонность и пошлость прервали этот сладостный поток фантазии. Обернувшись, я увидел перед собой Алана, который тут же поспешил смягчить свою спонтанную реакцию: «Эта девочка – я её знаю. Её зовут Вероника. Странное имя, правда?» Мой взгляд приковал бинокль, который висел у него на шее. Мы были того возраста, когда дети, часто сознательно решают, стоит ли им начать взрослеть или нужно ещё подождать. Алан всем своим видом давал понять, что взрослеть он не собирается, но впоследствии оригинальность его размышлений впечатлила меня – именно такие размышления я хотел слышать от взрослых в этом возрасте.