Власти, конечно, не случайно выбрали для поселения «бывших кулаков» самое неподходящее место. Но, люди, будучи большими тружениками, успешно освоили его и сделали почти невозможное. Расчистили покосы, закупили скота – молодняка, продав имеющиеся у них вещи, расчистили и распахали землю, вырастили хороший урожай в пример соседним колхозам. Буквально через 3—4 года вырос большой поселок с добротными домами, колхоз стал передовым в районе. Конечно передовым по основным показателям и доходам, а не по уровню материального положения сосланных людей. На трудодень власти не разрешали выдавать более 100—200 граммов. Оставшееся от хлебосдачи зерно безоговорочно забиралось в пользу государства. Работали, как тогда говорили, за палочки. Особенно такое положение обострилось во время войны.
Мать работала в колхозе. Отец «ходил» на илимках, в основном возили зерно в райцентр. Катеров тогда не было, илимку тащили бечевой изможденные, опухшие, вечно голодные люди, бывшие кулаки. Особенно тяжело было поднимать через пороги и шиверы, которых только в нашем районе было около десятка.
Однажды отец взял меня с собой. Я видел, как не один раз рвалась видавшая виды, вся в узлах, бечева в Аплинском пороге. Илимку при этом сильным течением забрасывало на камни, и отец, будучи лоцманом, рискуя быть сбитым течением, бросался в воду на камни, чтобы снять илимку с камней. При виде этой картины у меня невольно накатывались слёзы.
Однажды эти бурлаки с четырех илимок договорились взять для своих семей по 3 кг пшеницы, не зная, что среди них были осведомители НКВД. Не успели они доехать до райцентра, как их разоблачили и предали суду. 10 лет тюрьмы получил каждый из них, в том числе и наш отец и два его брата (один из них был несовершеннолетним). Дядя Василий умер в тюрьме, отца за хорошую работу освободили досрочно, сбросив 5 лет, а дяде Гоше последние 2 года заменили на службу в Армии на дальнем востоке, ибо началась война.
Тридцать седьмой год не обошел стороной и наш посёлок. Каждое утро приносило известие о том, что арестован сосед, то справа, то слева. И, казалось, не было этому ни конца, ни края. Так что посёлок осиротел еще задолго до войны. Но этот год был для нас и радостным. Ранним утром (мы уже снова жили в бараке – 10 семей) почтальон принес нам треугольник от отца, в котором он сообщает, что освободился досрочно, но из-за распутицы скоро домой не сможет приехать. И всё же наш бедный отец не стал дожидаться, когда распалится река, чтобы приехать домой «на катерах», а отправился один пешком домой по бездорожью. Одному богу известно, каких трудностей и страха стоила ему эта дорога. Мы, конечно, ждали его, но не думали, что это произойдет так скоро. Прибегают ребята в наш барак и сообщают, что наш отец идет с палочкой около конного двора. Я не помню, как перепрыгнул через ручей и оказался в объятьях отца, измученного, обросшего рыжей щетиной с тростью в руке. В считанные минуты наш угол в бараке был заполнен людьми. Пришла с работы мама, осыпала отца поцелуями и начала собирать на стол. В дверях появилась тетя Апросинья, упала на колени, рыдая и причитая, так, на карачках доползла до отца. У меня и сейчас перед глазами эта трогательная картина. «Что же ты, Николай, пришел один, оставил в сырой земле своего брата? Как же ты как старший не уберег его?» – причитала она. Допоздна в нашем углу горела керосиновая лампа, а отец всё рассказывал и рассказывал о тюремной жизни.
Отец всё ждал, что его сына снова заберут, теперь уж по 58-й статье, но сталинские люди оказались щедрыми и сохранили ему жизнь. Он снова устроился работать в леспромхозе на илимках. Всегда, когда он приезжал домой, у нас был большой праздник. Подарки, гостинцы получал каждый из нас. На нашей стене в бараке начали стучать часы-ходики, которые привез отец в один из таких приездов. Мы стали заметно жить лучше. На окне появились не затейливые шторы, появилась постель. По утрам стали пользоваться недорогим полотенцем. В праздники мы стали носить ботинки с калошами. Отец сделал дощатую перегородку в бараке, прорубил входную дверь в стене, смастерил небольшую русскую печь и мы стали жить как бы в отдельном доме. Для нас он стал настоящим героем, изменив образ нашей жизни. Уже позднее, работая вместе с ним на илимках, я всегда восторгался его смелостью и отвагой. Плывем вдвоем на илимке, темная ночь, впереди шумит порог. Нам бы встать на якорь и подождать рассвета, чтобы в темноте не налететь на груду камней, но отец этого не делает. Я стою на корме, а он одним веслом подгребает, выводя илимку на фарватер. Мы влетаем в бурлящий порог, кругом острые камни и высокие валуны, страшной силы шум. Проходит минуты две и весь кошмар позади. Не думаю, что отец в эти минуты не испытывал чувства опасности. «Иди спать, Андрейка» – говорит он мне, а сам продолжает управлять лодкой. Он не любил бездельников и сам никогда не бездельничал, совсем не курил, выпивал редко, только по праздникам, говорил мало, после тюрьмы говорить стал с небольшим заиканием. Он был очень требовательным к себе, на работе его очень ценили за высокое трудолюбие и организованность.
Читать дальше