Андрей Заборцев - Кулаки и подкулачники

Показывая на икону, я ответил: «Это плохой дедушка, а это, – переведя взгляд на Ильича – хороший». Сказав, побежал, не заметив открытую западню в подполье. Оказывается, бабушка спустилась туда за картошкой. Получив крепкую травму на голове, которая кровоточила у меня до пятидесятилетнего возраста, все же остался жив. Никакие лечения не могли зарубцевать кровоточащий шрам, пока не подвергли рентгеновскому облучению. Мать мне тогда сказала: « Вот тебя, дурачок, бог наказал». Такого же мнения был и я сам. Учитывая мой детский ум, бог не лишил меня жизни, но строго предупредил быть осторожным в своих суждениях. Видимо, я не очень внял этому предупреждению, потому на протяжении своей жизни получал немало «шишек», как мне говорила моя мама, за «длинный язык».

Вскоре всех моих родных раскулачили: дедушку за то, что имеет непозволительную по тем временам технику-сепаратор, а двух сыновей – нашего отца и дядю Василия за богатство, состоящее из пары лошадей и коровы в каждой семье. Ведь жили же будущие члены правления коммуны без этого богатства. Дедушке не помогло его увлечение советской властью, а моему отцу – рубцы на спине, полученные от белогвардейцев, сохранившиеся до самой смерти. Белые, узнав, что дед-большевик, не найдя его, избили моего отца розгами до полусмерти.

О дедушке (Семёне Андреевиче) хочется рассказать особо. В молодости (по рассказам бабушки) он был «шабутной и бесшабашный». Привезет она, бывало, ему на покос обед, он ложкой вычерпает сметану из туеска, оденет его как мячик на носок ноги и пнет далеко-далеко в Ангару, сопровождая его полет матерными словами.

Окончил он в свое время четыре класса приходской школы. Считал себя грамотным, в чем мы, взрослые, сомневались. Правда каллиграфия письма у него была отменная. В поселке, куда его сослали, почтенные жители обращались к нему, чтобы написать заявление или выверить какую-нибудь справку.

Хорошо помню, как в 1937-ом году зимой шли в райцентр по реке трактора. Встречали их в каждой деревне, устраивая митинги. На одном из таких митингов выступал и наш дед. Речь его была отрывистой, малосвязной, перемежалась матерными словами.

«Вот так Советская власть», – кричал он, – «Спасибо дорогому товарищу Сталину, такую мать, за железных коней!». О его выступлении даже писала районная газета, опустив из его речи нецензурные слова.

Однажды в лютый мороз он, крепко закутавшись в свой единственный зипун, который почему-то не реквизировала Советская власть, притащился в магазин, преодолев расстояние не менее километра. С порога заявил продавцу: «Слушай, паре Борис, ты ведь в прошлый раз остался должен мне копейку.» Долго в поселке вспоминали ему этот случай, рассказывали друг другу как легенду.

Когда отец ушел от нашей семьи к другой женщине, мы часто с тетей Апроксиньей, женой дяди Василия, собирались в доме деда, много говорили об отце, тешили себя надеждой о его возвращении. Однажды дед решил не участвовать в нашей беседе, встал в центр комнаты, снял штаны, оставшись в кальсонах латанных-перелатанных, поправил волосы на голове и изрек фразу, запомнившуюся мне на всю жизнь: «Ладно, я ложусь спать, а вы смейтесь над Микулушкой» – и полез под общий смех на печь.

Значительно позднее, будучи учителем, я приезжал в Кежму на учительскую конференцию. Дед с бабушкой и дядей Гошей жили тогда в Кежме. Естественно я останавливался у них. Однажды садимся за стол, я достаю приготовленную бутылку вина. Дед тогда в основном лежал на печи. Слез с печи, подошел ко мне, положив руку на плечо, снова изрек фразу, которой мы – братья пользуемся при встрече: «Слушай, Андрюша, ты человек грамотный, учителем работаешь, а нас объедаешь.» Я знал эти труды деда и ничуть на него не обиделся, тем более, что на него тут же посыпался град ответных Ангарских претензий: «Каво ты его слушашь, жаба ему в рот». Вот таков был наш дед Семён Андреевич.

Помню, как много плакали наши матери, когда нас повезли в ссылку. Мужчины говорили мало, в основном пели трогающие душу песни, одну из которых я запомнил на всю жизнь. В ней были такие слова: «Когда нас назвали кулаками, начали нас мучить-карать; лошадок у нас отобрали и стали по тюрьмам сажать» и т. д.

Я без труда усвоил нехитрый мотив этой песни и старался подпевать взрослым.

Ехали мы на санях, по последнему льду в апреле месяце. Уже были большие забереги, то и дело встречались свободные ото льда полыньи. В шутку мне дядя Гоша говорит: «Слушай, Андрей, нас будут топить в таком море». Хотя все испытывали большое горе, однако мужчины не теряли чувства собственного достоинства и часто подтрунивали друг над другом. Вот и дядя Гоша, будучи молодым парнем, решил от них не отставать и устраивал шутки надо мной. Увидев полынью, он обращался ко мне со словами: «Смотри, Андрюша, опять синее море!» Видимо я был очень чувствительным ребенком, очень переживал наше общее горе, а потому отвечал ему словами, которые не один раз слышал от взрослых: «Лешакова ты наша жизнь, лешакова ты наша доля, опять синее море». Я недоумевал, почему дядя Гоша после этого закатывался смехом.

Читать дальше