Ольга Птицева - Там, где цветет полынь

Ульяна закричала, но звуки потонули в густой тишине. Она хотела дернуться, остановить несущийся грузовик, но тела не было. Когда машина на полном ходу смела тонкую фигурку Никитки, мир наконец обрел звучание.

Истошный сигнал грузовика, нечеловеческий крик девушки, стоявшей у дороги, скрежет металла, звон укатившегося самоката и глухой, страшный удар, с которым упало на асфальт отброшенное в сторону тело Никитки.

Мир ушел в темную воронку, пронзительно пахнущую горечью травы. Но только на мгновение. А потом Уля моргнула и пришла в себя. Никитка стоял напротив, поднимая руку к кепочке, чтобы стянуть ее с макушки. Он смотрел на Улю с довольной улыбкой, солнце блестело на его длинных светлых ресницах.

«Совсем мы с ним не похожи», – мелькнуло в голове, и Уля шагнула к брату.

Но сонную тишину уже разре´зал пронзительный сигнал грузовика. Оставалась еще пара секунд. Их хватило бы, чтобы подскочить к мальчику, оттолкнуть его в сторону, повалить на землю, уволочь, закрыть собой.

Но Уля застыла. Страх накрыл ее. Пульс ударил по ушам, холодный пот выступил на лбу, заструился по груди и между лопатками. И Уля осталась на месте. Вот Никитка рассеянно повернулся на отчаянный гудок грузовика, вот водитель крутанул руль в сторону, вот скрежет тормозов смешался с визгом металла. Хрупкое тельце взлетело в воздух, перекувыркнулось и медленно, почти нежно упало на асфальт с другой стороны дороги. Полосатая кепочка отлетела к обочине. Самокат отбросило в сторону. У ног Ули осталась одна только красная сандалька, та самая, с неудачным замком.

Уля успела разглядеть, как тонкой струйкой вытекает изо рта Никитки кровь, как удивленно смотрит он в небо, как взгляд его, начинающий стекленеть, хранит в себе отголоски прыгучей детской радости.

Кто-то истошно кричал совсем рядом. Уле понадобилось время, чтобы понять: это кричит она сама. Воздух нестерпимо пах полынью. Улицы продолжали таять на солнце.

Будильник начинал звонить без пятнадцати пять. Тишина перед этим сгущалась, предчувствовала, что скоро сигнал порвет ее, не оставив шанса на доброе утро. Да и какое оно доброе, если за окном октябрь? Слякотный, дурной, со склизкой листвой вперемешку с первым мокрым снегом.

Ульяне снилась бесконечная серая стена – шершавая, ноздреватая. Она тянулась сразу во все стороны, чуть вибрировала под пальцами и гадко жужжала. Пальцы были чужие, хотя росли на знакомых кистях. Узловатые, с воспаленными костяшками, а главное – с широкой полоской грязи под отросшими ногтями. Тот, кто перебирал ими, исследуя бесконечную стену, определенно прорывал себе путь наверх через податливую свежую землю.

Сон этот был слишком реальным, чтобы просто забыть его с первым сигналом будильника. Уля потянулась, прогоняя озноб. В комнате было сыро и холодно.

Старые батареи не могли согреть восемь квадратных метров, которые занимал немногочисленный Ульянин скарб. Вещи всегда были противными на ощупь, а по стенам и потолку щедро расползалась черная плесень. Уля даже не пыталась с ней бороться. За три года скитаний по съемным комнатам она привыкла и к холоду, и к мерзким запахам, и к общим туалетам в конце захламленных коридоров. Все коммуналки оказались похожи друг на друга, как близнецы, и эта была ничем не хуже остальных. Но и не лучше. Конечно же, не лучше.

Будильник продолжал сигналить, Уля слушала его пронзительный писк. Еще одна трель, и надо встать. Еще одна. И встать. Над ухом раздался глухой удар – жители соседней комнаты не желали просыпаться в такую рань. Уля так и видела, как заносится пухлый кулачок Оксаны, как остервенело она стучит им об стенку, вспоминая чью-то мать.

Можно было бы позлить ее еще немного, но на экране телефона отсчитывались бегущие минуты. Уля поднялась рывком. Тапочек не оказалось на месте. Холод в секунду пронесся от пяток до макушки, вызывая новую волну озноба. Еле слышно чертыхаясь, Уля натянула носки и хмуро огляделась.

За ночь в комнате ничего не изменилось: тот же продавленный диван с линялым бельем, тот же шкаф с отстающей от сырости стенкой; большая черная сумка, в которой Уля хранила одежду, серый полумрак и полоса желтого света от фонаря, который бил прямо в окно. Темноты Уля боялась сильнее всего. Больший страх вызывала в ней только травяная горечь на языке. Но вспоминать об этом не хотелось.

Уля сжала в руке увесистый коробок черно-белой «Нокии», купленной года три назад в переходе, и вышла в общий коридор. В нем, как обычно, воняло тушеной капустой. Высокая и грузная Наталья готовила ее по вечерам, часами перемешивая варево в закопченной кастрюльке. Аромат грязных носков въедался в кожу и волосы, его не перекрывала даже хлорка, с которой Оксана отмывала кухню после каждого капустного инцидента.