Сергей Малайкин - Смерть Семенова

Гость молча вложил в дрожащую ручонку Олега сверток. Для верности прихлопнул другой рукой. Вытер руки о штаны. Поплевал на ладони и снова вытер их – на этот раз о курточку орущего Олега. Пошли отсюда, пацаны, сказал он, и пацаны молча пошли разминать мяч. Ну и друг у тебя, Сёма, насмешливо бросил кто-то, и Семенову стало стыдно, словно он сам только что в крик и со слезами зажал бутерброды. Какой он мне друг, огрызнулся Семенов, – опарыш белобрысый.

Олег некоторое время голосил перед опустевшим прудом, выкрикивая через сопливые всхлипы одну и ту же непонятную фразу. Казалось, она состояла из одних гласных:

– е-е-е-е-о…. у-е…у-а!

Семенов прислушался и вдруг понял. Мне же нечего будет кушать. Вот что это была за фраза. Мало-помалу Олег затих, а затем исчез со двора, как тень. С того случая его во дворе никто не называл по имени. Опарыш, и точка.

***

– Олежка! Иди сюда.

Он нехотя подошел к отцу, сидевшему на табурете нога за ногу. Тот потянулся сухой рукой. Горячая жесткая ладонь обхватила затылок. Притянул ближе.

– Ты чей, знаешь?

– Бывшев, – заученно сказал он, нагнув голову. От отца шел неприятный запах. От этого к горлу подкрадывалась тошнота.

– Бывшев, – повторил отец одобрительно. – А ну согни руку!

Он сгибал.

– Глиста, – пренебрежительно цедил отец. – Чё кипишуешь, малой? Смирно встать, в глаза смотреть. Старшой перед тобой.

Трезвый Бывшев-старший не обращал на ребенка внимания. Он приходил с работы, вешал на крючок фуражку, включал телек. Перед ним вырастала тарелка супа. Отужинав и изучив газеты, курил на балконе и отправлялся на боковую. Жить было можно.

Пьяный глава семьи замечал отпрыска и принимался за устранение пробелов в воспитании, допущенных Бывшевым-трезвым. В такие дни Олег был готов оказаться где угодно, лишь бы подальше от дома.

– Оставь ребенка, Толя, – вступалась мама. – Он не подконвойный.

– Аатставить, – рявкал отец. – Тут мужской базар. Ты мужик или не мужик?

Последний вопрос был к Олегу.

– Мужик, – шептал Олег.

– Не слышу!

– Мужик, – говорил он чуть громче, готовый расплакаться. Но было нельзя.

– Нееет, – не соглашался отец, тряся указательным пальцем. – Не Бывшев ты. Ваша это порода, мать, – снисходительно замечал он жене. – Тихие, чистенькие, плюнуть не в кого. И все-то у вас… хали-гали, сапоги-сандали.

– У вас зато все ровно, – вступала в перебранку мать. – Распушил павлином перья – Бывшев, Бывшев! Заладил, не заткнуть. Иди, сыночка, к себе, поиграй.

– Стоять, – Бывшев-старший не собирался сдавать диспозицию. Он переходил к воспитанию личным примером. Пример подавался в третьем лице.

– Олежка! А ты вообще знаешь, кто твой батя? Молчишь? Ну так разузнай, кто такой Анатоль Ваныч Бывшев. Тебе разложат как дважды три. Анатоль Иванычу потому что – что? Ответ правильный: у-ва-же-ни-е.

Твердый, как карандаш, указательный палец отца больно упирался Олегу в плечо, отмечая каждый слог.

– На работе вон спроси – Бывшев здесь кто такой? Начальник как таковой. К кому командир с вопросами? К Анатоль Иванычу. Я отряд держу так, что будь любезен, – перед носом Олега вырос жилистый кулак с татуированным солнцем, погружавшимся в бескрайнюю водную гладь. На фоне закатного светила застыл в прыжке северный олень.

– А тебя насадили как терпилу. В глаза смотри. Шакаленка чё включил, укачало? Ты Бывшеву сын или не сын?

– Сын, – Олега мутило.

– Говнюшок ты, а не сын. Ты чего тем местным сказал?

– Ничего.

– Ничеегоо, – обидно передразнивал сына начальник как таковой и суровел лицом, играя желваками. – А должен был поставить себя. По соплям им надавать, чтобы знали Бывшева.

Сухой отеческий кулак припечатал кухонную скатерть.

– Да я таких сявок… по зоне строем на кортах водил. Теперь они тебе знаешь, что скажут? Знаешь? – Палец снова уткнулся в плечо Олега. – Скажут, иди пасись у дальняка. Парашей, скажут, от тебя несет. И поделом тебе. С мылом не отмоешься.

– Да что ж ты такое говоришь, Толя, – вступилась за сына мать. – Там же бандит на бандите, клейма ставить негде. «По соплям надавать»? Вот иди и надавай.

При всех разногласиях отец с матерью сходились в том, что половина их дома по-хорошему должна бы сидеть, а вторая половина – носить первой передачи.

– Не по чину за него впрягаться, – возвысил голос глава семейства. – Я как слез с горшка, сам за себя разруливал. А ты мотай на ус, – назидал Бывшев. – Батя дело говорит.

Разговор всегда шел по одному и тому же плану – пьяно закошмарив сына, Бывшев-старший переходил к отеческому наказу.