Александр Северодонецкий - Медведица Умка Большая и её медвежата Вех и Олелей. Повесть о Килпалине К. В. художнике и человеке

Медвежье молоко мамы Олелей было такое калорийное, такое насыщенное и еще такое теплое, что после каждой кормежки Вех и Олелей довольно сильно натрудившись, а для них кушать это тяжелейшая работа, затем уставшие оба быстро засыпали, слегка обдувая своими мокрыми от труда носиками её мягкий и теплый живот с уже истершимися жесткими её волосами от постоянного их ползания по ней. Так длилось целых три длинных месяца с февраля со дня их рождения буквально до конца апреля.

В конце же апреля, когда Солнце начало посильнее пригревать, а день становился всё длиннее брат Вех и сестренка Олелей через проталинку в снегу легко, скользя брюшком по холодному мокрому снегу начали выползать из закрытого ветрам и стуже объема просторной берлоги, обследуя, изучая и теперь проверяя все окрестности вокруг их домика.

Домик-берлогу их мама выбрала осенью довольно тщательно и, вот уже много лет назад нашла здесь на южном склоне среди белокорых берез и еще такого пахучего смолистого кедрача прекрасное место для своей зимовки. Солнечный свет зимой и ранней весной проникал не очень глубоко в их берлогу, слегка освещая только узкий вход в их домик, так как ранней весной он еще был почти полностью закрыт снежным плотным козырьком и, как бы теплой пушистой шапкой из толстого, слежавшегося снега, который как бы специально удерживали толстые ветви кедрача, долго не давая ему под влажной тяжестью сползать с крутого склона этой не ведомой всем другим горы и одновременно на здешнем чукотском наречье сопки Ледяной.

Умка Большая знала, что её дети-медвежата скоро захотят кушать живительного её молока и быстро, только слегка подморозив еще нежные свои детские лапки без той её медвежьей натоптанной её подошвы, быстро сами вернутся в теплую берлогу, ощущая и главное, нуждаясь в её особом материнском тепле и в её материнской заботе. Поэтому она еще недели две сама-то даже не пыталась выходить из своей зимней берлоги, сохраняя свои силы для их дальнейшей долгой весенней кормежки живительным её молоком. Она знала, что реки еще долго здесь не вскроются и ей придется для её молока брать остатки запасов своего жирка с избытком ею накопленного еще в прошлом августе на здешнем ручье Ледяном. Да, здесь у неё всё было ледяное и сама прячущая сейчас её такое беспокойное семейство гора, и ручей омывающий эту гору у самого основания, и даже это лесное ольхово-березовое урочище на карте геологов также было подписано ими Ледяным. И, почему так произошло, и кто из картографов это написал сначала грифелем карандаша, а затем объел в теплом кабинете тушью она не знала и не ведала, и кто, и когда так назвал эти места, и даже кому первенство открытия их этих замечательных её мест. При этом, она даже во сне, как любая настоящая мать чутко прислушивалась к их незамысловатой игре снаружи, внимая и различая различным наружным шорохам и давно готова была уже в любой момент стать на их защиту, если бы нашелся в этом лесу кто-либо такой уж невероятно смелый, чтобы он сам попытался напугать её еще несмышленышей, или даже тронуть волосок на её пушистеньких коричневых комочках. Но, она знала и она была абсолютно уверена, что равных ей или другому бурому камчатскому медведю нет в этой северной далекой камчатской тундре. Также она знала, что и тот же волк, и та же росомаха, которые такими голодными весной рыскают по берегам рек её не смышленых и малых еще медвежат могут и загрызть, да и наверное сильно еще и напугать их.

Вех с первых дней, как только родился, был более активный, и при том, её жирного и теплого молока больше съедал в постоянной своей спешке побыстрее чтобы ему расти и мужать, чтобы стать затем уж здесь не передаваемой красоты иеркумом. Он уже даже пытался и, играючись по-взрослому отстаивая и защищая своё жизненное пространство порыкивал на свою, как он считал младшую и более слабую сестренку Олелей, не злобливо хватая её за загривок на шее, сжимая её ту нежную еще кожицу маленькими но уже острыми еще короткими своими зубками. Но, он не прокусывал её нежную кожицу, а только теперь и здесь хвастался своей мужской его медвежьей удалью. Олелей же, с не свойственной малым детям злостью в этот момент в отместку за его такую вот игру с ней довольно больно кусала Веха за правую переднюю лапу, показывая, что у неё также есть такие же острые зубки, которых надо ему ох как и поостеречься и, любимому брату Веху, и он с еще детским писклявым обиженным рыком, и полной обидой на сестру за причиненную ему боль тогда мгновенно разжимал свои зубки и, наклонив уже тяжелую головку, кидался обиженный и разозленный прочь от своей такой злой сестренки. А потом, уже он один лежал на холодном снегу и долго, зализывал шершавым язычком еще так сильно болящую свою правую переднюю лапку еще не осознавая почему она так с ним играет.