Григорий Канович: Облако под названием Литва (сборник)

– Кому, рабби, жить лучше, кому – хуже, решаем не мы с вами, а Он, – и Бедный Ротшильд буравил заскорузлым указательным пальцем равнодушные небеса.

– Нет, – возражал рабби Гилель. – Господь Бог – не казначей. Он не деньгами ведает и их между людьми не распределяет. Его заботит не наше имущество, а наша душа. Есть на свете бедняки, которые богаты и крепки духом, и есть богачи, у которых камзол весь лоснится от золотых украшений, а под этим золотом зияют только пустота и бездна. Пустое сердце хуже пустого кошелька.

Пока был жив старый банщик, рабби Гилель с его единственным сыном и наследником Ициком никакого дела не имел. Главным человеком в местечковой бане был не Бедный Ротшильд, а его отец Авигдор. К Авигдору рабби Гилель каждую пятницу после утренней молитвы ходил попариться, понежиться на горячей полке, хорошенько пропотеть, похлестать себя березовым веничком и напоследок для бодрости облиться из шайки студеной водой – благо тихоня-речка текла тут же, под косогором. Осторожно ступая по мокрому полу, он нагишом выскальзывал в предбанник, снимал с головы шелковый платок, заменявший на время мытья бархатную кипу, переодевался в чистое белье – в белую рубаху и такие же белоснежные кальсоны, в широкие полотняные штаны и кургузый пиджак с крупными, как спелые вишни, пуговицами; обувал праздничные ботинки и, оставив на лавке плату, отправлялся домой встречать царицу-субботу.

Когда у банщика Авигдора на старости лет стали трястись руки, а слова вдруг раскрошились на невнятные слоги, управление местечковым чистилищем перешло к Ицику, который успевал и за больным отцом присматривать, и воду из речки ведрами таскать, и печь топить, и веники вязать, и шайки чинить. Завсегдатаи бани диву давались: парень и ростом вышел, и лицом не дурен, умелец, каких мало, а до сих пор подходящую пару не подыскал, живет на отшибе бирюком. Возмущались и женщины: что, мол, за баня без банщицы, пора уж Бедному Ротшильду жениться и, наконец, завести себе помощницу. Но тот вежливо и непреклонно выпроваживал из хаты всех сватов, покушавшихся на его свободу. Даже сватовство рабби Гилеля, который прочил ему свою племянницу Ривку, закончилось ничем.

– Получишь за нее хорошее приданое, – медленно и степенно облачаясь в предбаннике, искушал Бедного Ротшильда наставник всех заблудших и заблуждающихся.

– А зачем мне, рабби, приданое?

– Ты задаешь мне, голубчик, странные вопросы. Подумай сам: что крепче – любовь с приданым или без приданого?

– А зачем мне, скажите, пожалуйста, любовь?

Рабби Гилеля странности прихожан нисколько не удивляли. За время своего служения Господу Богу (а оно продолжалось уже почти полвека) он убедился в том, что евреев без странностей не бывает – одни всю жизнь любят приданое больше, чем жену, другие – больше свою вторую половину, чем ее приданое, третьи, как и Всевышний, до гробовой доски предпочитают оставаться холостяками и женитьбу считают не богоугодным делом, а карой небесной.

– Если бы все думали, как ты, Ицик, мы бы давно вымерли. Кончился бы род Израилев. Разве тебе не хочется родить еще одного Ротшильда?

– Нет. Пусть, рабби, другие женихи банщиков мастерят, – отрезал Ицик.

– А может, ты смастеришь не бедного банщика, а какого-нибудь барона или лорда…

– Барона? А кто он такой этот барон, рабби?

– Ротшильд… Ты, видно, о таком никогда и не слышал.

– Не слышал… В местечке только два Ротшильда – я и мой отец.

– Это в нашем местечке два, – сказал рабби Гилель. – А я говорю о Ротшильдах, которые живут заграницей, в Париже и в Лондоне. О них знает весь мир. Они не банщики и не раввины. Денег у этих Ротшильдов – хоть год сиди со счетами, все равно не сосчитаешь… От них зависят даже короли и министры.

Рабби Гилель улыбнулся, ласково погладил седую, клубящуюся святостью бороду и продолжал:

– С жизнью никакому фокуснику не сравниться. Она такие выкидывает коленца, что голова кругом идет. Может, говорю, ты и твой почтенный отец Авигдор не только однофамильцы этих самых богачей из Парижа и Лондона, а родственники? Только о своем родстве ни одна сторона и не догадывается. Ты – тут, в Литве, в нашем маленьком, как спичечный коробок, местечке, а они – в городах-великанах – Париже и Лондоне, которые в несколько раз больше всей Литвы с ее соседкой Латвией вместе взятых.

Он снова погладил бороду и распушил ее, как будто раздвинул легкое перистое облако.

– Кроме моей тугоухой тетки Фейги нигде у нас нет ни близких, ни дальних родственников. Да и тетка по мужу, плотнику Ейне, давно уже не Ротшильд, а Уманская.