Порфирий Лавров - SOLNЦЕЛЮБ. Шесть повестей для кино

Утро разгорелось – и вспыхнуло над мокрой, застиранной степью.

Разведрило, и в два дня все лужи, эти скопища пустых часов и дней, превратились в россыпи бурых черепков; мелкие, как чешуя, они усеяли асфальтированные углы Берега, а на открытых степных пространствах разбросались битой посудой и черепицей. Очень скоро белое, равнодушное ко всем солнце истоньшило, разломило и рассыпало в прах эти бесполезные памятки былого, а столбы пыли снова обозначили движение автомобилей по неумолимо раскалявшейся жаровне.

Женька надела свой длинный черный халат и белый марлевый колпак с прорезями для глаз – как сама она теперь называла, маскарадный костюм «аллегория смерти» – и принялась каждое утро поливать из шланга и разметать метлой мусорную чепуху, шокируя своим видом вновь прибывающих командированных. А потом собирала чумазую посуду, отмывала каждую бутылку теплой водой с мылом, споласкивала и вытирала насухо, и бутылки становились одинаково чистыми, как беспризорные дети, нашедшие призор. А дальше уже она ставила их в две сумки, чтобы удобнее было нести, и шла к приемному пункту, где ее хорошо знали и принимали без очереди.

Ночная тревога успокоилась тонким слоем на Женькиной душе и обещала лежать тихо, как пыль на шкафу, если ничто постороннее не будет ее баламутить. Сама-то Женька ни за что ее тревожить не станет – себе дороже! Ведь так и не смогла заснуть в ту ночь.

А виварий все еще лает и воет по-прежнему – уже который после дождя день. Видать не в дожде дело. Но об этом лучше не задумываться.

Сегодня Женька проснулась в обычное свое время – и встретила тишину.

Еще раньше проснулась Лейла, соорудила завтрак и кликнула к столу Дмитрия Павловича, а когда он принимался уже за чай с клюквенным джемом, закурила первую с утра сигарету и высказала ему вопросительное соображение:

– Мить, а Мить, объясни, почему это от выходного до выходного неделя длинная-предлинная, а от понедельника до понедельника короткая?

Дмитрий Павлович объяснил ей по-своему:

– Ты, Ляль, придумала себе мысль и только ей и думаешь. А у меня, Ляль, наоборот: лучший день – пятница. Тут тебе и работа, и все остальное. Пятница – это день!

– Так сегодня ж пятница! – обрадовалась Лейла.

– Вот ты об этом лучше и подумай, – сказал ей Дмитрий Павлович и засобирался, потому что под окном уже сигналила за ним машина. – Котенка накормила?

Дело в том, что вчера режиссеру Большакову взбоднулась в голову идея посадить кота в окне сельского домика (того, что остался с наличником), и все вышло на редкость удачно, потому что Лейла быстро уговорила Женьку отдать своего котенка для киносъемок.

– На всю же страну прославится, ты что!

И Женька отдала, но, конечно, не ради славы, а потому что побоялась сопротивляться, не захотела – из суеверия – поддаваться глупым предчувствиям и страхам («Если поддамся – то все!») Из суеверия…

Очень хотелось Лейле угодить своему Дмитрию Павловичу, а тот не мог устоять против напористого и своенравного режиссера Большакова, да и домик-то был от эпицентра на порядочном расстоянии, – и вообще: не дело механика по обслуживанию киноаппаратуры вникать в творческие процессы, одолевающие голову мэтра! Надо – значит надо. Ведь дело механика – правильно установить свои кинокамеры, поставить дистанционное управление и вовремя включить мотор.

– И накормила! И в сумку уложила! – сказала Лейла и мимолетно обеспокоилась:

– А с ним ничего не случится, Мить?

– Ничего ему не сделается, – махнул рукой Дмитрий Павлович, – мелковат только, придется оптику на камере поменять.

С этой заботой он и сел в свой УАЗ.

– Сабантуй сегодня будет грандиозный, вечером, – сообщил он вышедшей проводить его Лейле.

– А я, Мить, тоже на Площадку еду, вместе с нашим буфетом! – сказала Лейла не без гордости.

– Ну? Значит не помрем с голоду! – пошутил Дмитрий Павлович и уехал.

«Сегодня ж пятница, Мить». – «Вот ты об этом и подумай!»

На эту пятницу был назначен день «Д».

Женька размахивала по асфальту метлой – где надо и где не надо – и ничего не слышала и никого не видела вокруг.

Берег вымер. Тишина и пустота были вакуумные.

Женька бросила подметать и пошла на ближние участки – как бы за посудой. Попробовала читать – но не получилось. Тогда она вернулась домой, собрала все свои читанные и нечитанные еще библиотечные книжки и снесла их все в библиотеку – и не взяла ничего, удивив библиотекаршу, очень к Женьке расположенную женщину, но скрывающую расположение за напускной строгостью. Она и на этот раз строго посмотрела на Женьку и сказала: