Порфирий Лавров - SOLNЦЕЛЮБ. Шесть повестей для кино

А напоследок – отчаянный крик души:

– Господи! Обойдется – на Лейле женюсь! Пронеси-помоги!

Около самого Изделия тоже работали люди.

Шаровая молния замерла перед краем брезента, которым был закрыт лубянско-рижский детский рынок, повисела в раздумье – и нырнула под полог! Посветила оттуда, стала подниматься кверху – и сгинула! Может, исчезла совсем, а может, только затаилась, перевалив через край опалубки.

Долго никто не шевелился: все ждали, ждали, ждали…

А, собственно, чего?

В этом-то и вся закавыка!

Потому что если жахнет – то «п…ц!» в том самом смысле, а если нет – то и ждать нечего, делай свое дело.

Но никто не делал.

Все стояли неподвижно, как и Дмитрий Павлович, и думали похожие мысли, – вполне объяснимое явление, с чисто психологической точки зрения. Но это самое, объяснимое, было общим необъяснимым для всех.

Потом немножко отпустило. Начались ахи и охи, смех и хохот – все, как полагается в таких случаях. А когда вдруг выяснилось, что ни одна машина не может завестись, то восприняли это известие даже с радостью и пошли-потопали к бараку пешком, вместе, под ударившим с новой силой (каким-то даже тропическим) ливнем, десять километров, мокрые и грязные снаружи и высушенные и выжженные изнутри.

Этой же ночью Лейле-буфетчице на Берегу и Дмитрию Павловичу на Площадке приснился один и тот же сон, но они никогда не расскажут его друг другу. Будто бы точильщик вертит свое колесо под громовые возгласы: «Ножницы править, ножи точить!» И ростом он – головой за облаками, из бороды дождь висит, а из-под его колеса молнии вылетают.

Стачивает это колесо зазубрины и ржавчину с лезвия, и оба они – Митрич и Лейла – радуются, потому что это зазубрины памяти и ржа забвения, радуются они наступающему покою: не надо будет ничего забывать, как и вспоминать ничего не придется. Блестит ножик в руках точильщика. Только замечают они вдруг, что и лезвие тоньшает, безжалостно оттачиваясь, и понимают с ужасом, что ножик этот – их время, и кончится жизнь, как только изойдет под беспощадным колесом весь металл!

Остановись, точильщик, не спеши! Что означает работа твоя? Кому нужны эти сверкающие чистые огрызки?

Но ответа не последовало.

Такой был сон.

А потом кое-как пошла – и прошла эта муторная для Дмитрия Павловича неделя.

Что дождь перестал – и окончательно – Женька поняла, проснувшись вдруг среди ночи.

Через распахнутое окно ясно и резко доносился до Женькиного слуха непрекращающийся животный гвалт из вивария. Собаки, коровы, овцы, птицы – все! – торопились излить душу в располагающей к исповеди тишине. Раньше они как будто такого галдежа не устраивали. Или так казалось по привычке, а теперь, за время дождя, Женька отвыкла – вот и обратила внимание, даже проснулась? Ведь и так может быть, правда же?

И вдруг ей сделалось тревожно – от этого небывалого волнения животных, а еще больше оттого, что она только что хотела уговорить себя не волноваться. Именно от этой своей слабости ей и стало не по себе.

Она села в постели.

Мявкнул котенок, устроившийся спать в Женькиных ногах.

Она подхватила его на руки и стала гладить, успокаивая его и пытаясь успокоиться сама. Но котенку не понравились такие нежности, и он куснул ее, царапнул и спрыгнул на пол.

Он вообще оказался каким-то диковатым, этот котенок: грыз руки, кидался в ноги, по-звериному припадал к полу, шипел, хищно скалился, сверкая черными глазенками. Лейла заметила на днях:

– Он у тебя, чем больше жрет, тем больше звереет.

А Женька обиделась на подружку и сказала:

– Ну давай его совсем не кормить – может, человеком станет?

Тогда и Лейла обиделась, приняв слова Женьки на свой счет, потому что любила вкусно поесть, имела такую возможность, и по Женькиному-то выходило, что была не вполне человек. Глупо, конечно.

Нет, не зря волнуются животные!

Женька продолжала сидеть в постели и прислушиваться.

Чуют! Что-то нехорошее для них должно произойти в скором будущем. Или не только для них? Вот и у Женьки тоже – томление и беспокойство без видимого повода или объяснимой причины. Ну, проснулась среди ночи. Галдеж в виварии. Ну, дождь кончился…

Стоп!

Кончился дождь.

Вот оно – главное!

ЗНАК!

Знамение грядущих перемен и бед.

Но почему?

Да и какие еще беды могут произойти в ее-то разудалом положении? И что это за перемены, которых следует опасаться?

– Господи! Ни чего-то я не знаю, глупая женщина. Только чувствую. И объяснить не могу.