Валерий Протасов - Река времени. Дневники и записные книжки

Лирика, конечно, самая суть, самый корень поэтического чувства. Но не только лирика достойна и в состоянии выразить силу поэтического чувства, но и другие роды и жанры. В основе любого художественного жанра должно быть поэтически честное чувство и ещё раз чувство.

Хотел бы я прожить во многих прошлых эпохах сразу. Как Фаусту, мне не даёт покоя загадка начала жизни.

Одни философы стремятся открыть вечную истину бытия, другие ограничиваются познанием методов формальной логики.

Так и в искусстве. Классическое творчество ищет корень, первопричину жизни душевной. Искусство на потребу ограничивается частностями, использованием приёмов. Первое проникает в тайны мира, прикасается к ним. Второе свидетельствует об успехах цивилизации.

Метод и сущность различаются лишь в отношении друг к другу – в разделении, отдельности то и другое не существует.

Запад привычно упрекают в рационализме. Но есть ли что-нибудь равное нашему рационализму в отношении к человеку, к искусству? Искусство существует не для того, чтобы от него чего-то требовали. Оно ― объект чувства прежде всего, а не политики, идеологии, тем более, критических расправ.

Для пишущего человека не иметь доступа к печатному станку всё равно что не иметь возможности дышать. Мои попытки иногда напомнить об этом похожи на звуки набата в метель. Никто меня не слышит. Сам звоню, сам иду на звук, никуда не выходя. Силы же, время и жизнь теряю в бесцельном блуждании.

99% нынешних советских, так называемых марксистов-коммунистов (членов партии) – ограниченные, тупые люди.

Глыба тупости нависла над умами советских людей. «Сверху» позволенные мысли, программы, предписания… Ничего своего, ни капли самостоятельности.

Но история философии неисчерпаемо богата. Марксизм лишь часть большой философской культуры. Ничего этого они не знают, да и знать не хотят. Ничего не ищут. Слишком сложно, опасно. Да и зачем? Вот он, рай у порога, и искать больше ничего не нужно. За них постарались вожди. И, как бывает у невежественных умов, нетерпимость, неизбывная злоба и враждебность к тем, кто смеет думать не так, искать, сомневаться.

Современный социализм пришёл слишком рано, раньше своего естественного срока. Роды его были насильственными – и плод появился на свет недоношенным. И всё же господствующая политическая система в стране не случайна, идёт от самого народа. Для большинства такое течение дел естественно. Недовольны только интеллигенты.

Идеалы коммунизма, несомненно, выше того, чем живёт капитализм. Тогда отчего такая удушающая несвобода? В чём причина расхождения теории и практики социализма? Отчего уравниловка, дефицит всего, от еды и одежды до произведений духовности?

Причина в том, что практика социализма основана на принуждении. Насилием нельзя никого сделать счастливым. Оттого разочарование, зреющее недовольство. Вера в идеалы коммунизма помогала, но она же закрывала глаза, приводила к фатализму и приглушению, а потом и к уничтожению активного творческого начала.

Мы нуждаемся в объективном критическом анализе опыта социализма, а этого нет. Критика социализма невозможна, всякая попытка критики ― государственное преступление, прямой путь в тюрьму или психобольницу. Причины болезней загоняются внутрь. И государство, и общество оказались ниже своих идеалов.

Плоть и дух нельзя совместить. Одно другому мешает и взаимно исключает. Человек погибнет не оттого, что овладеет природой и утратит выносливость в борьбе за существование, а оттого, что исчерпает себя в этой битве. В овладении природой он отдаёт себя, свою кровь и плоть. Став легче и прозрачнее воздуха, он исчезнет, рассеется в пыли космоса.

Необходимо равновесие между голой правдой физического существования и сознательным её пониманием. Здесь надо чувствовать меру: когда достаточно первого, дать место второму, и наоборот. Люди же, как правило, не могут найти этого практического равновесия и даже не ищут его.

Первозданная чистота исчезает там, где появляется сознание, говорят философы-руссоисты. Но это не чистота исчезает, а неведение. Появляется понимание греха, а не сам грех, который уже существовал, но жил без обличения. Более того, каждый порок, бывший при варварстве в простом виде, превращается в сложный, лицемерный, или, наоборот, бесстыдный, а затем делается всё более причудливым, изощрённым, привычным в своей сложной нечистоте.