Валерий Протасов - Река времени. Дневники и записные книжки

Конечно, муж. Конечно, долг. Церковный брак, благословенный на небесах. Но только ли?

«Я вас люблю! К чему лукавить?» Ах, Таня, Таня, милая Татьяна! Поистине, к чему лукавить? Ты просто устала, изверилась в надеждах, утихла под скукой брака. Разбившееся от падения сердце не может больше любить.

А Онегин? Откуда это внезапное чувство, похожее на запоздавшую вспышку сожаления? Осколки воспоминаний, надежд молодости укололи его сердце, когда он увидел Татьяну на балу. Музыка возрождения отозвалась в его душе глухим стоном.

И Татьяна плакала у камина о поэтической невозвратной влюблённости, жалея и себя, и Онегина, и отцветшую молодость. Но эта встреча уже не донесла последнего аккорда распавшейся мелодии любви.

Да и дело вовсе не в ответе на вопрос, а в самом вопросе, в красоте того чувства печали о прошлом, которое в нём заключено.

Красота в искусстве ― это особое состояние правды. Без красоты-правды нет искусства. Но, чтобы до такой красоты подняться, нужна сила жизни. А в ней есть тёмные и светлые силы. Бывает, что тёмная сила оказывается сильнее светлой. И значит, важно ещё и соотношение света и тени.

Дело в том, что никакой целостности, слияния чего-то с чем-то в мире нет. Целое давно распалось. И искусство есть воспоминание об этом. Более того, нет даже связей между отдельными явлениями и чувствами. Связь эта создается людьми иногда искусственно. От этого вся путаница. Никогда ничего нельзя соединить, согласить. Мир несоединим! ВСЁ ― есть не мир, а иллюзия мира. Целое существует не в согласии, а в борьбе и разъединении.

Бывает такой миг, в котором истинности больше, чем в целой жизни. О нём можно сказать: то, что кратко, то истинно. Я открыл у себя такое редкое свойство: довольствоваться одним мгновением, не тратя энергию на поиск протяженности оного. В каком-то смысле это остановленное мгновение Фауста.

Миг этот не вызвать по произволу. Он приходит сам.

Так же и в искусстве. То искусство истинно, которое входит в душу легко и просто, без всяких усилий со стороны человека.

Среднее между стихом и прозой ― самотёк, самая искренняя форма выражения, наиболее близкая к истокам рождения слова.

В основе гармонии лежит ритм. В основе словесного творчества – так же. Самая ритмичная речь ― стихи. Есть и ритмическая проза. Но период, пауза, стопа, размер, из которых состоит ритм, не всегда совпадают с ритмом фразы.

Склонность к ритмической четкости в членении стиха у В. Маяковского. У А. Блока есть такие ритмические записи. Периоды ритма совпадают с линией интонации и дыхательным строем.

Дыхательный ритм свойственен и прозе.

Искусство по силе проникновения в стихию жизни, конечно, сильнее, чем наука об искусстве ― поиски и выводы логической мысли. Искусство ― сама жизнь, даже в мечтах своих. Наука ― только средство познания мира.

Состояние любви в творчестве ― это стремление в одном фокусе выразить все свои силы, собрать их все в лучик зажигательной силы, как в увеличительном стекле. Высшее счастье – выразить себя в расцвете сил внутренних. После периода творческой любви человек теряет способность чувствовать и выражать жизнь всю в целом и переходит к частностям.

Не люблю себя очень умного. Боюсь конечной пустоты. Одержим думами ― компенсацией за одиночество.

Пишу хорошо, когда не думаю, что и как выйдет. Накопится за день и вечером выливается в одну-две странички.

В слове главное: тайна звука, тон. Это выявляет спрятанную глубже красоту, возвращает к изначальной гармонии. Точность в этом смысле есть гениальность.

Есть мысли и слова, которые каждый может сказать одинаково хорошо. Они повторяются, но от этого не меркнут, не стираются, благодаря особому наполненному ритму и просторному значению слов. То, что греки называли: «Словам тесно, а мыслям просторно».

Я – за правду и очень не люблю всего деланного, вымученного, притворяющегося искусством. Но над правдой факта должен царить вымысел. Сказка ― правда души. Вот это и есть настоящая правда для писателя.

Красота лишь во вдохновении, открывающем бесконечность и условность видимого мира.

Пишу литературу камерно-психологическую, один запечатленный миг, а надо что-нибудь серьёзное, глубокое и неспешное, как чеканный шаг. Но, может быть, для этого у меня слишком мало сил. Смогу ли я когда-нибудь создать что-либо крупное «от себя» ― неизвестно. Я слишком несовременный человек. Во мне собрание противоречивых чувств. Что если моя жизнь пройдет в борьбе с самим собой, и только? Что ж, и это неплохо. Я не слишком жалею, что родился, живу, хотя бы и так ― разве лишь о судьбе…