Борис Безрода: Неправильные герои. Сборник рассказов

Война заканчивалась для неё долго. Ещё полтора года после победы она работала медсестрой в госпитале, где выходили её. Потом вернулась в Москву, в свою комнату. За время её отсутствия Яков Семёнович сделал своими все комнаты их коммуналки. Все остальные жильцы исчезли, благодаря заботам опытного следователя. Впрочем, семья Якова Семёновича и он сам не мешали ей жить, видимо он хорошо помнил, что тогда, до войны, она была освобождена из под ареста. Ведь такое редко встречалось, а значит неспроста.

Боевые пауки, отпраздновав победу, начали делать доселе невиданное – они стали плести паутину. Их паутина окружила Настю, сжало время, создав квазипокой кокона: работа, ночные дежурства и много-много стояний в очередях. Через полгода после демобилизации отменили карточки и в магазинах возникли дорогие продукты. Только очереди меньше не стали, а даже увеличились. Жители всей страны стали съезжаться в Москву за продуктами и за одеждой, поскольку нормальное снабжение едой и одеждой власть смогла создать только в одном столичном городе. Немало её пришлось посидеть в очередях к кабинетам начальников для того, чтобы получить свою отдельную квартиру.

Получила она однокомнатку в Черёмушках, а потом ещё несколько взмахов вздохов в паутине-коконе и вышла на пенсию. Устала, тяжело дежурства в больнице стала переносить, ноги заболели. Да и передвигаться стало трудно, постоянно преодолевая натяжение паутины.

Безделье пенсионерки оказалось одиноким и тоскливым. Поскучав несколько месяцев, вспомнила речи паука агитатора из детства и нашла себе замечательную работу – стала следить за красотой, устроилась смотрительницей в Пушкинский музей. Четыре часа в день созерцания картин и посетителей, приобщения к таинству творений, поглазеть на которые приходят люди со всего мира.

Вначале её дежурства проходили в зале английской живописи. Там она увидела первое чудо – портрет русско-польской графини Воронцовой, нарисованный карандашом. Общее объединяло судьбы её и Воронцовой. Та, кажется, недолго любила поэта Александра, Александра Пушкина, как и она недолго любила своего Александра. Обычно она тихонечко, чуть подремывая, сидела в углу зала, напротив розовой шторки, закрывающий рисунок и наблюдала за сотней не любопытных посетителей, проходящих мимо. И если она замечала любопытных, захотевших приоткрыть сокровище, то немедленно подходила, сама открывала шторку и любовалась вместе с людьми на рисунок графини, сделанный на холсте. Впрочем, она не могла долго выносить снисходительный взгляд, нарисованной барыни. Ей всегда казалось, что Воронцова спрашивает: «ну и как, вправду ли улучшилась ваша жизнь? С боевыми пауками вам и в самом деле лучше? Ведь столько лишений вы приняли из-за них, для чего вы за них боролись?». А если смотреть дольше и пристальней, то из чёрных глаз портрета начинали выползать маленькие злобные скарабеи, убежавшие из мумий, хранящихся в древнеегипетском зале на первом этаже.

Она очень обрадовалась, когда возникла возможность перейти в зал импрессионистов. Там было тепло, солнечно и светло от их картин. Особенно полюбила она картины Ренуара, и их ежедневное разглядывание нисколько не наскучило ей. Она любила сидеть напротив одного из многочисленных портретов любовницы художника Жанны Самарии и любоваться её образом. Смотря на портрет, она вспоминала себя и свою жизнь, ведь в молодости она была очень похожа на эту девушку, которая также превратилась в бабушку и давно умерла. Ей становилось хорошо и спокойно от полуулыбки образа на портрете. Она воображала будто именно её любил и писал художник. В этом зале она забывала о пауках и паутине, только хорошее чувство красивой абстрактной бабочкой танцевало в её душе.

Впрочем, и в зале импрессионистов иногда появлялись боевые пауки. Как правило, они сопровождали важных сановников, не чуждых искусству. А однажды, при виде боевого паука она почувствовала тревогу. Его появлению предшествовали вереницы огромных муравьёв-солдат, прозрачными тенями зашнырявших на стенах под картинами. Тела муравьёв заставили её вспомнить войну, смерть и тут появился боевой паук. Его огромное прозрачное тело нависло прямо перед ней, он принялся её пристально рассматривать, по обыкновению шевеля мандибулами, и не позволял подняться с места. Вслед за пауком в зал вошёл Саша, старый, лысый, но всё такой же прямой, спортивный, поджарый. Одет он был в дорогой серый костюм, а на левой стороне пиджака весел большой прямоугольник, составленный из множества орденских планок. Его сопровождали две немолодые холёные женщины богато одетые и пахнущие дорогим парфюмом. «Дочери его, наверное», – подумала она и стыдливо провела ладошкой по остаткам своих волос, окрашенных хной, – «а поредели волосы, надо бы вымыть, уложить, не угадала, что к сегодня». Саша и холёные женщины неторопливо прошли через зал, равнодушно и высокомерно скользя взглядом по картинам. Оглядели и её, готовую вскочить и обняться, расцеловаться с Сашей, познакомиться с его дочерьми, вспомнить их недолгую любовь. Нет, не захотел Саша прикоснуться к ней, лишь равнодушно взглянул на неё, а может, не узнал. Боевой паук, выждав, когда троица важных людей, подойдёт к входу в следующий зал, метнулся от неё в следующее помещение. «Как хорошо, что не узнал», – усмехнулась она себе, – «а с волосами просто беда. На войне была беда от грязи, а сейчас от старости», – и постаралась забыть этих посетителей.