Дмитрий Сенницкий: Alter Ego. Другое я

– Что еще за «пункт № 20», говорите яснее?

– Я пришел к вам по причине содержания пункта номер двадцать, яснее некуда.

– А в чем его содержание?

– Это уже вопрос раскрытия содержания самого вопроса. А любая интерпретация содержания требует определенного времени, которого у вас так мало, – невозмутимо ответил упорный визитер.

– Для начала давайте познакомимся, – пошел на контакт Александр Константинович. – Ваше имя?

– Денис.

– Вы сильно мне кого-то напоминаете, Денис. Мы с вами нигде не могли встречаться?

– Даже не знаю, – ответил молодой человек, – что-то не припоминаю.

– Это естественно, – рассудительно и чуть задумчиво заметил Мирский, – человеческая память недолговечна, бесконечно лишь время, но не для людей.

– И еще человеческая трусость, – добавил Денис. – И время вечно, если бы оно было. Вечно то, что не подлежит времени, без начала и продолжения во всей полноте своего существования. Как говорил один мой друг, мы все становимся бессмертными, когда исчезаем, рано или поздно и твоя душа сделает меня бесконечным – так говорил мой друг.

– При работе с новыми пациентами я всегда задаю всем один и тот же вопрос: зачем вы здесь?

– Вы видели эту чудаковатую вывеску на входе, ту самую, с зеленой лягушкой? Я пока к вам поднимался, никак в толк не мог взять, какая связь между лечением зубов и этой лягушкой? Я в детстве отцу как-то помогал картошку выкапывать, копал-копал и вместо картошки откопал лягушку, огромную такую, неподвижную, как кусок земли. Вот я тогда тоже никак понять не мог, что общего у лягушки и картофеля. Ну не могу понять и все тут, хоть тресни. Ведь я же знаю, что они как кроты под землей не живут, ну и не картошкой же они питаются, в самом деле. Прихожу домой, а по телевизору передачу показывают про дикую природу, путешествия, про всякие страны – и вот рассказывают про лягушек, я, честно говоря, уже всего и не помню, понял только, что жаба эта, когда еще совсем маленькая была, в нору забралась или под валун какой, поесть чтобы. А еды там полно, и вот она жрет и жрет, чересчур жадная лягушка оказалась, все ей мало.

– Жаба.

– Ну да, здоровая такая, в пупырышках, она еще так напряженно раздувается, будто сказать что-то хочет. И отожралась до того, что вылезти из этой норы уже никак не может. Это ж надо быть такой ненасытной. И сидит там, пока не похудеет или пока ее не вытащат, а кому она нужна ее вытаскивать? Это той повезло, что я картошку копал.

Александр Константинович посмотрел на Дениса, вспомнил стоматологическую вывеску с распятой губастой лягушкой и понял, что когда-нибудь ему все же придется пойти лечить свои зубы, ну если не лечить, то протезировать точно.

– Я так полагаю, все дело в этой жабе?

– Почти. Можно написать толстую книгу про свои проблемы и ждать, что читатель проникнется переживаниями, найдя в тексте схожесть со своей жизнью. Но зачем нагружать людей лишними вопросами, касающимися лишь меня, ну, может, еще кого-нибудь. Притом завтра, возможно, все изменится, и я буду говорить вам обратное. Проблема в одном – правильно ли задан вопрос. Ведь нельзя получить верный ответ на заведомо неверный вопрос? Я бы хотел рассказать вам про последний год из своей жизни.

– Я, разумеется, сделаю все от меня возможное.

– Людям полезно иногда делать что-нибудь невозможное. Чтобы вы могли сделать для человека, для обычного человека, незнакомого вам, для такого, как я?

– Я не знаю, что вам ответить.

– А если бы вы знали, что этот человек через пятнадцать дней умрет?

– Но вы же не умираете.

– А откуда вы знаете?

– Так что же с вами произошло? Расскажите о себе, начните с самого детства, – шаблонно подобрал трафарет психолог.

– Родился я в не високосный год, который был объявлен ООН Международным годом инвалидов. «Год инвалидов» и это в тот год, когда братья Олсон выпустили первые роликовые коньки, а турецкий террорист совершил покушение на Папу Римского Иоанна Павла II. Кто-то родился в Амстердаме, в столице свободы и рубиновых тюльпанов, кто-то в песчаной стране египетских пирамид, я же в империи холода и пирамид финансовых. Ровно столетие назад родился Стефан Цвейг, за двести лет до меня отменили крепостную зависимость в Чехии, а в год моего появления расстреляли польских шахтеров. Смерть и новое рождение, они всегда вместе. Детство мое протекало очень болезненно, то ли из-за того, что я рос без отца, то ли из-за переживаний по шахтерам, то ли год был не високосный, а вообще, я много болел.