Ева Ли: Дышать больно

У нее это получилось, ее отнесло на несколько метров вперед, она упала на асфальт вместе со своим верным железным другом, прочертив неровные полосы на нем. Колеса еще крутились, когда я подошла к ней и сняла наушники, выключив музыку.

– Fucking bitch! – вот первые слова моей подруги мне. Она сняла шлем, отбросила с лица свои прекрасные волосы.

Уж действительно ебаная сука… Ебаная сука – это относилось ко мне. «Fucking bitch!», – так я всегда ругалась, от души, туша сигарету или швырнув в стену чашку капучино: я тогда узнала, что она смертельно больна, и жить ей осталось чуть больше года: гребаный май восьмого года, гребаные белоснежные лилии: я их покупаю раз в месяц, в день, когда она умерла: четвертое число.

Чашка с грохотом разбилась, оставив на обоях темный след от кофе, брызги попали на лепестки лилий: у нас всегда было много лилий, она их просто обожала, всегда притаскивала их охапками домой, скупая почти все магазины в округе.

– Sorry 1 1 Извини (англ.). , – только и смогла я пролепетать в ответ, стоило мне на нее взглянуть, как я сразу поняла, что она нерусская, ну не могут русские так изящно ругаться матом, одновременно смотря с улыбкой мне в глаза.

В глаза… и стоило нам посмотреть друг другу в глаза, ей с ненавистью, мне виновато, как все… все стало на свои места…

Все разговоры были после, у нас было чуть больше года для бесконечных, долгих, терпких, одиноких, истеричных разговоров, мы говорили, говорили, говорили, и никак не могли остановиться, сон как короткая пауза между нашими разговорами, диалогами, монологами, сон да мои занятия по китайскому языку, с ней мы говорили только на английском, она не знала русского, я – голландского, Роттердам ее родной город, откуда она сбежала два года назад в Питер, на закате майского дня, в тот вечер мы не говорили, мы не говорили в наш первый вечер, мы просто стояли на набережной, слушали плеск волн и крики чаек, которые рассекали волны в поисках рыбы.

От звуков лютни я и проснулась.

– Доброе утро, – сказала она мне, садясь на край кровати рядом со мной, пахнущая теплой шарлоткой и лилиями.

– Привет, – я зевнула и сладко потянулась. – Который час?

– Десять утра, – она взяла мою руку, словно боясь, что я исчезну, что это сон. Боялась и я.

– Мне нужно забрать вещи, – проговорила я.

Мой английский был паршивым, very bad 2 2 Очень плохой (англ.). , как его охарактеризовала моя подруга, когда мы вчера приехали к ней домой, десятая линия Васьки, двухкомнатная квартира в только что построенном доме.

Стоило нам переступить порог ее дома и сварить кофе, как начались наши разговоры, разговоры о нас, о нашем прошлом, о нашем настоящем, мы не говорили тогда о нашем будущем, я чувствовала, что это ненадолго, не навсегда, наши разговоры прекратились в момент ее смерти, четвертого мая девятого года.

– Я тебе помогу. Я больше не отпущу тебя, – пообещала мне Мари.

Она сдержала свое обещание: мы не расставались ни на день, только ее смерть разлучила нас.

А лютня эпохи ренессанса все звучала и звучала. Я поднялась с кровати, привела себя в порядок, в большой светлой кухне, залитой солнечным светом, мы не спеша позавтракали, шарлотка, приготовленная ею, и свежевыжатый апельсиновый сок, еще я сварила нам кофе: одна чашка для нее, другая для меня. И так было всегда весь этот год. Но тогда я еще ничего не знала об этом. Глупая наивная девочка.

Да и что я могла знать в свои двадцать два, почти двадцать три года? Буквально на днях я окончу первый университет, филология, и сразу же поступлю во второй, на этот раз востоковедение. Так было решено на семейном совете месяц назад, незадолго до госэкзаменов и защиты диплома.

Все пророчили мне научную стезю: и декан, и мой научный руководитель хором уговаривали меня пойти в аспирантуру, мол я рождена для этого. Что сделала я? Правильно, послала все и ушла в китаеведение. Декан до сих пор со мной здоровается сквозь зубы, если не делает вид, что не узнала меня. Господи, восемь лет прошло, а простить мне этого не могут до сих пор…

А тогда мы с Мари забрали мои вещи, которые уместились в одну сумку, со съемной комнаты в коммуналке (ирония судьбы, та же десятая линия Васьки, только через несколько домов) и вернулись обратно.

А после пошли гулять. Так мы впервые оказались в кафе, которое навсегда стало самым любимым… которое навсегда стало самым ненавистным.

Я до сих пор, когда оказываюсь проездом на шестой линии (на Ваське я не живу со дня ее смерти, я всегда выбираю свои новые дома как можно дальше от этого проклятого острова), всегда нахожу пару минут, чтобы забежать в него. Посидеть. Повспоминать.