Наталья Волохина: Но здесь наша родина. Сборник рассказов

Хорошо сдобренное спиртным немыслимое количество еды во время длиннющего застолья. Я в этом смысле слабовата была, но восхищалась способностями сотрапезников. Однажды в Молдавии, на большой гулянке у гагаузов, чтобы не скончаться от разрыва внутренностей, вынуждена была бежать. Там я поняла, что мы у себя дома не просто мало едим, а по местным меркам ничего не едим. Здоровенные гагаузские девахи, молодухи и тетки – сватьи моей русской бабушки, спрашивали её, с сочувствием глядя на мои сорок килограммов: «Болеет девочка?». Объяснить ничего невозможно, бабушка отмахивалась: «Нет, в балете танцует». Это было понятно. Подали какое-то жирное мясное блюдо с не менее жирной стряпней. Я решила – с горячим все, плюс – на столе море холодного мяса, овощей, фруктов и прочего. Нееет! Разносолы следовали друг за другом бесконечной чередой и пожирались в немыслимых количествах. Запивалось все из огромных бульонных кружек прекрасным домашним вином.

Они все пытались меня накормить, то ли вылечить хотели, то ли чувствовали себя неловко, как пьяные рядом с трезвым. Когда смерть подступила близко, я тихонько протиснулась между объемных животов к выходу. Хотя, пить наравне с родственниками я не могла, все же, коварное «легкое» вино сделало свое дело. Не только раздувшийся живот тянул книзу, но и ноги, казались чугунными.

В селе освещены были только центральные улицы, вымощены не были никакие. Так что, двигалась я медленно, часто на ощупь, среди ссохшихся земляных колеищь. Спас меня нервный, трясущийся звоночек. Пошла на звук. Мой троюродный брат – этот огромный, откормленный гагаузской женой мужик, умудрился, будучи совершенно пьяным, взгромоздиться на велосипед и даже перемещаться на нем. Видимо, героический порыв во имя спасения ближнего мобилизовал его мозг и тело. Тренькал от тряски страдательно звонок на велосипеде. Дальше мы, худо-бедно, дошли пешком, хотя он упорно предлагал подвезти.

И мы выжили. Мы – другие. Не знаю, лучше или хуже – прошлых, теперешних, будущих. Мы – советские, и, все еще, в чем-то, ими остаемся. Может, это и хорошо.

Мою антисоциальную личность общественными институтами мама испытывала несколько раз. Когда была возможность без них обойтись, легко шла на попятную, когда нет – всячески меня поддерживала. Первый стресс у асоциального ребенка случился в четыре года. Что там у них с бабушкой не сошлось во взглядах на воспитание – не знаю, но меня отвели в детский сад. Противнее пахла только настигшая позже школа. Из нескольких дней длинной в вечность (банально звучит, но не меньше), я вынесла гипертрофированный опыт многострадального советского народа в виде: системы общественного питания манной кашей, полного подчинения – сидячие мини-сфинксы в позе «ручки на коленочки», зэковских стайных разборок между сильными детьми рабочих и пассивной обособленности генетически пугливых «домашних». Есть кашу меня не принудили ни голод, ни тетки – воспитательницы. В позе «на коленочки» защитило повышенное торможение на активный раздражитель, как и в ситуации с массовым испражнением по расписанию. Агрессивную лидирующую самочку, возбуждаемую моим спокойствием и неприкасаемостью, отрезвила, дистанцировала, неожиданным для себя самой способом – ударом тощей, длинной, пластмассовой куклы по голове. Похожим приемом отучила раз и навсегда дергать меня за косы и включать в «активные игры» в первом классе. Встала на сиденье парты и тяжеленным, полнешеньким, деревянным пеналом огрела по голове самого задиристого и доставучего мальчика так, что у него слезы из глаз брызнули. Больше меня никто никогда не трогал. Не дергали за косы, не толкали в узком коридоре мальчишки, чтобы лишний раз прикоснуться к запретным местам, не говорили дерзких словечек, словно вокруг меня был меловой круг Хомы Брута. Интересно, что не помню холодной ярости или эмоционального захлёста. Мгновенная ответная реакция, единственно правильная и возможная в нужный момент. Рефлекс?! Инстинкт?!

Жить по правилам меня было (и есть) заставить невозможно. Лежачая забастовка между огромным бабушкиным животом и теплой ковровой стеной, в сочетании с дедушкиным весомым словом, закончилась моей полной победой – в детский сад больше не повели. В случае со школой приходилось использовать другие способы защиты, вырабатывая взаимный иммунитет. Я интуитивно находила методы безопасного сопротивления, ухода от прессинга «Большого брата», одновременно, приучая его мириться с моей неуправляемостью. Постепенно научилась успешно манипулировать им, пользуясь Божьим даром редкой птицы. Нуждаясь в птице, он разрешал ей петь, дерзить, отпуская не советские грехи. На самом деле, кто-то высший вел нужной дорогой, защищал, оберегал, наставлял, предоставляя возможность делать то, к чему приставлена, но и спрашивал строго – там ли я, где надо, неумолимо возвращая на место: «Стой, где стоишь!». А неуправляемых и не таких обламывали. Свой разрушительный для системы путь, по возможности, не вступая с ней ни в открытый конфликт, ни в близкие отношения, используя её же правила игры против неё самой, я нащупывала и торила с детства. Конечно, ничего нового – были такие во все времена, как и яростные борцы, у каждого своё назначение.