Олег Лукошин: Владелец тревожности. Роман

– Ну ладно, ладно … – бормотнула та примирительно, принимая их.

Вадим потянулся к форточке, считая разговор законченным, но Мария, неприятно улыбнувшись, снова заговорила.

– Как дела-то у тебя?

Вадим поморщился.

– Нормально, – ответил после паузы.

– Ходил куда, нет?

– Вроде нет. А что?

– А пойдёшь?

– Не знаю.

– А, ну ладно, – покивала она, но не уходила.

– Чего новенького-то? – спросил Вадим неохотно.

– Всё так же, – скривилась Мария. – А, кстати… К тебе цыгане не приходили?

– Нет.

– Сейчас ведь цыгане тут орудуют. Где-то за рекой табором встали. Больше на Светлую ходят, но к нам тоже заглядывают. У Николая Ильича сегодня ночью были.

Вадим усмехнулся.

– Ну и что, много крови?

– Чуть-чуть до того не дошло. Ты не слышал шум ночью?

– Нет.

– Он ведь на всю деревню орал. Перестрелять их грозился.

– Да, нехило, – покивал Вадим. – Ладно, тёть Маш, спасибо тебе.

– Ладно, ладно, – отступила она назад. – С богом.

Беззвучно попрощавшись, Вадим закрыл окно.

От печи, едва он открыл засов, пахнуло жаром. Намотав на руки полотенце, Вадим придвинул к себе чугунок. Бульканье в нём стихло и показались картофельные бока. Он взял из банки на полке вилку, ткнул ей пару раз в картошку – она была готова. Из-за печи, с пола, достал деревянный поднос, положил его на стол, а на него поставил чугунок. Потом нарезал хлеб и налил в кружку молока.

Ему было чуть больше тридцати. Сухое лицо, глаза чуть навыкате, русые волосы – наружность его, в целом приятная, казалась запущенной, диковатой. Движения были неторопливы, вялы, он даже взгляд переводил не спеша, словно это утруждало его. Я немного знал его в детстве, – он играл тогда в футбол в дворовой команде. Был хорошим футболистом, много забивал. Мог бы, если б хватило терпения, претендовать и на что-то большее. Но терпения не хватило, футбол он забросил без сожаления. Даже единственную свою грамоту – за звание лучшего бомбардира чемпионата города, потерял где-то. Я же свою – за лучшего арбитра – храню всю жизнь.

Было двенадцать часов дня. Дождь прекратился сейчас, но небо не прояснялось, – за окнами было так же сумрачно. Вадим отряхнул руки от налипшей картофельной массы и налил очередной стакан молока.

Она обернулась резко – быстро, воздушная. Вскочила, отпрянула.

– Как вы меня напугали! – уже спокойная, естественная. Оправила платье, опустила глаза.

«Это ты меня напугала!»

– Неужели я такой страшный?

– Да нет…

Глаз не отводила, смотрела прямо, вызывающе.

– Если побриться, то вообще красавцем бы были.

Два шага – короткий и длинный. Так первые, так проницательностью. Спутники входят в орбиты, заряды идентичны. Улыбка, взгляд. Доверчивость – можно даже молча, можно даже без глаз. Оно ощущается кожей.

– На вот тебе гриб, – подберёзовик. Красивый, сочный. – А то что-то мало у тебя в корзине.

Взяла – ни слова. Пальцы соприкоснулись – очаровательна, мила – хотелось ещё. Прикосновения, гладкости. И марь, и томление – в изящном реверансе присела, привстала, положила гриб в корзину. Он не удержался, улыбнулся. Тут же сжал мускулы лица.

– Я ведь в лес больше не за грибами хожу, – так доверительно, так просто.

– А за чем же? – ещё волнение, не явное, бликами – было. Он сдерживался, он сжимал – линия вдаль, линия бела.

– Просто так, – улыбка детская совсем, голову склонила набок. – Побродить по лесу, подышать воздухом. Помечтать о чём-нибудь… Я люблю побыть одной.

Добро, нежность. Тепло обжигает, кипит – головокружительно, жгуче. Хочется как и до: чтобы по полости, пустой и гулкой, освобождённой от сора и скверны, разливалось, бурлило, вздымалось. Чтобы борозды клались вдоль, вдоль и плотно, чтобы глубина и накаты, чтобы без зазубрин и всегда вскользь – даже при малейшем толчке. Пусть всё просто – удивительно, непонятно, странно – но просто. Просто и естественно. Пусть в доверительность. Девушка, девочка… Красива, смирна. Без ослепительности, без шарма – ни ухоженных волос, ни чувственного оттенка помады, ни поставленного прищура глаз, ни элегантной походки. Одета скромно – голубенькое, поношенное платье. Сандалии. Жёлтые носки. У другой бы нелепо, но она – в кадре, плоскости врозь, рамка бела. Ей всё к лицу. Чёрные волосы вьются, голубые глаза сжигают. Округлости бёдер, загорелые ноги – стройные, высокая грудь. Полушария нежно, сок бурлит и, просачиваясь, капает. Прелестны, туги. Взгляд умён и цепок – он может смутить, смутиться не зазорно. Притягательное, манящее. Зов – слышен, памятен – зов из дальних чащ.