Катя Райт: Прерванное молчание

Эрик снова молча пожал плечами.

– А та глава, про Скотта Фицджеральда, как тебе?

– Мне нравится.

– Ты читал Фицджеральда?

– Нет.

– Ты еще что-нибудь читал? Какие книги ты любишь?

Эрик снова пожал плечами, потом очень серьезно посмотрел на меня и сухо сказал:

– Спасибо, мистер Миллер, за книгу. Но если вы думаете, что я стану говорить о себе, то нет, не стану, – он достал из пачки сигарету и закурил, снова жадно и глубоко затягиваясь.

– Эй, парень, ты о чем? – Я был расстроен таким заявлением.

– Вы же теперь ждете, что я начну рассказывать о себе и о том… В общем, не стоит. Спасибо за сигареты и все такое.

– Эрик, не надо так сразу… – я, честно говоря, растерялся. – Почему бы нам просто не пообщаться, не поговорить о… Да, о чем угодно!

– Мы уже достаточно поговорили, мистер Миллер, а вы уже и так достаточно всего знаете из моего дела.

Я был поражен тем, насколько зрело и серьезно рассуждал этот мальчик. И еще больше тем, насколько он был категоричен. Однако, справившись с вновь заставшими меня врасплох эмоциями, я решил идти до конца.

– Послушай, Эрик, то, что я знаю из твоего дела, не имеет никакого значения, потому что, если ты не начнешь с нами сотрудничать, если не поймешь, наконец, что мы на твоей стороне, то через несколько месяцев отправишься отсюда прямиком в тюрьму, сначала – для несовершеннолетних, а потом – во взрослую. И знаешь, это не самые лучшие места. Он только пожал плечами. Я еще долго говорил ему о том, что ему следует больше доверять своему адвокату и мне. Я даже рассказал ему про возможное признание его невменяемым, что практически гарантировало бы его помещение в клинику, но на все мои пылкие речи он отвечал лишь, мотая головой. И теперь это совершенно определенно означало, что он мне ничего больше не скажет.

Оставшееся время мы провели на том же уровне, с которого начинали: Эрик сидел напротив, кусал губы, курил и не говорил ни слова. При этом несколько раз – могу поклясться – я замечал в его взгляде настоящую мольбу. Он как будто отчаянно просил оставить его в покое.

Через три с половиной месяца Эрик предстал перед судом. Когда мы виделись в последний раз, он лишь сказал: «Прощайте, мистер Миллер», – и протянул мне книгу, но я ответил, что он может оставить ее. Это был его шестнадцатый день рождения. Эрик как всегда много курил и б о льшую часть времени смотрел куда-то мимо меня, мимо белых стен. У меня же по-настоящему сжималось сердце – за это время я успел привязаться к мальчику, хотя и старался ни на минуту не забывать, что он был преступником, и не просто преступником, а настоящим убийцей, который, похоже, даже не раскаивался в том, что сделал. И все-таки, мне было жаль его. В глубине души я понимал, что тюрьма никого не исправляет – она только делает из оступившихся людей настоящих монстров. Я смотрел на шрамы, которые остались на запястьях Эрика после попытки самоубийства в том специнтернате: они были небольшие и аккуратные, если так вообще можно сказать о шрамах, и пересекали рисунок вен на обеих руках под прямым углом.

2.

Вновь я услышал об Эрике Стоуне в 2003. Это был год его совершеннолетия. Помню, как поздно вечером позвонила Дороти. Мы с Элизабет как раз проводили дочь, которая гостила у нас. Надо сказать, что Дороти и я, хоть и сохраняли прекрасные отношения, закадычными друзьями никогда не были, и после того, как Стоуна отправили в колонию, она звонила два-три раза, чтобы уточнить какую-нибудь профессиональную информацию. На этот раз она была расстроена и, кажется, даже не пыталась этого скрыть.

– Со Стоуном опять беда! – сказала она, как будто Стоун был ее сыном.

– С кем? – переспросил я.

– Ну, помнишь того парня, Эрика Стоуна?

– Господи! Дороти! Пять лет прошло! Ты что хочешь, чтобы я всех психов помнил! – соврал я.

На самом деле я сразу понял, о ком речь. Как-то слишком сильно этот мальчик запал мне в душу. И хотя я был от этого не в восторге, поделать ничего не мог. Ему, должно быть, почти двадцать один, прикинул я.

– Мне позвонили, Фрэнк, – продолжала Дороти. – Он снова совершил попытку самоубийства. Знаешь, три месяца осталось до его совершеннолетия…

Пока Дороти подбирала слова для продолжения разговора, я размышлял, что, наверное, парню совсем паршиво – второй раз и снова неудачно. Столько людей хотят жить, но гибнут при самых разных обстоятельствах, отчаянно хватаются за жизнь, но все равно умирают в катастрофах, на многочисленных войнах, от рук бандитов и маньяков. Эрик Стоун, судя по всему, совсем не хотел жить, но умереть ему никак не удавалось – несправедливо, подумал я. Даже не вдаваясь в подробности, мне кажется, что право на смерть человек заслужил, каким бы плохим или сумасшедшим ни был. Дороти прервала поток моих мыслей.