Катя Райт: Прерванное молчание

– Послушай меня, я понимаю, что далеко не первый, кто пытается заставить тебя говорить, но своим молчанием ты только делаешь себе хуже. Может, я дам тебе листок бумаги и ручку, и ты попробуешь хотя бы что-нибудь написать?

Это было, конечно, довольно глупо с моей стороны, потому что, наверняка, все мои предшественники не раз предлагали ему написать что-нибудь. Тем не менее, я достал листок и карандаш и положил перед Эриком на стол. Ничего не изменилось – Стоун даже не пошевелился. Мы немного помолчали, после чего я попрощался и пообещал, что приду завтра, и лучше бы ему быть поразговорчивее.

Тем же вечером мы с Дороти пошли в бар, чтобы за бокалом вина обсудить положение вещей.

– Да, признаюсь, я не ожидал такого, – начал я.

– Какого? – Дороти как будто дразнила меня.

– Теперь я понимаю, с чего вдруг ты прониклась к этому мальчику симпатией.

– Это не симпатия, Фрэнк. Я же говорила, это просто жалость.

– Но он чертовски мил, этот Эрик Стоун! – Я не смог сдержать эмоций.

– Да, – согласилась Дороти. – Я бы никогда не подумала, что он способен на такое.

– И чего ты хочешь добиться заключением психиатра? – Я интересовался искренне, потому что понимал, что, по большому счету, даже без заключения, суд состоится и парню вынесут довольно суровый приговор, который, скорее всего, и определит его будущую жизнь.

– Я не хочу, чтобы он попал в тюрьму, – ответила Дороти.

– Ты что, думаешь, он не виновен? – Я не скрывал удивления.

– Нет, Фрэнк, ты же читал материалы дела. Это было бы глупо. Просто с этим мальчиком что-то не так. Даже родная мать отказалась вступиться за него…

– А ты не думаешь, что с этим мальчиком не так только одно – он просто псих?

– И почему, если он так спланировано и хладнокровно, как все говорят, убил отца, потом он пытался покончить с собой?

– Потому что он псих, – вновь констатировал я.

– Фрэнк! – Дороти не унималась. – Ты же видел его глаза! Разве это глаза убийцы? Это глаза жертвы!

– Но, тем не менее, это именно он пристрелил своего папашу. Кстати, он сознался?

– Он не говорил ни с кем с момента ареста. Но там все предельно очевидно. Он сам позвонил в службу спасения, на ружье повсюду его отпечатки, да и следы крови у него на одежде. Фрэнк, представь себе, он стрелял почти в упор! Он при этом смотрел своему отцу в глаза!

– Дороти, – я решил добавить в ее рассуждения хотя бы немного здравого смысла. – В том-то и дело, что в упор! Ты что, хочешь оправдать этого Стоуна, хочешь, чтобы он вышел на свободу?

– Дело не в этом, Фрэнк! Я не ставлю под сомнение его вину. Я просто говорю о том, что ему нужна не тюрьма, а квалифицированное лечение. Он же совсем ребенок!

– Моя дочь – совсем ребенок, – перебил я. – А этот парень социально опасен. И потом, от чего ты собираешься его лечить?

– Вот это я и хочу, чтобы ты выяснил.

– Нелегкая задача, принимая во внимание сегодняшнюю нашу встречу.

– Да, – ответила Дороти. – Но я и обратилась к тебе, потому что ты способен нестандартно подойти к проблеме. Понимаешь, Эрик уже прошел через стольких специалистов и врачей! Он знает каждое слово, которое они скажут. Он не верит психологам и не будет с ними разговаривать. Тут нужен кто-то, кто смог бы стать ему другом.

Это уже слишком, подумал я. У меня не было ни малейшего желания становиться другом малолетнему маньяку. Я приехал сюда исключительно для того, чтобы выполнить свою работу. С другой стороны, я понимал, что выполнить ее – значит, в первую очередь, завоевать доверие этого мальчика. В конце концов, он был очередным пациентом. Да, очень трудным пациентом, но тем более во мне разгорался профессиональный интерес. Не скрою, в глубине души мне хотелось разговорить Стоуна и заткнуть за пояс всех своих предшественников, которые поставили на нем крест. Дружить я с ним не буду, но применю все свои знания, чтобы достичь успеха, думал я.

На протяжении двух месяцев мы встречались с Эриком трижды в неделю: по понедельникам, средам и пятницам. Я подумал, что, несмотря на юный возраст, этот парень, наверное, не против был бы покурить, и договорился с Мэтьюсом, чтобы тот в случае необходимости не препятствовал курению в комнате, где проходили беседы. Хотя, надо признать, даже два месяца спустя, мы все еще ни на шаг не приблизились к тому, что принято считать беседой . Говорил всегда только я. Очень скоро мне надоело задавать вопросы, и я порой пускался в пространные рассуждения о жизни, о душе, о Боге, о преступлении и наказании. Я даже рассказывал Эрику случаи из своей практики, но ничто его не трогало. И я решил пустить в ход банальный подкуп – я принес пачку сигарет.