Анатолий Ярмолюк - Небо для вора

Шерстить – на языке бандитов из банды «Ночные вороны» означало отнимать у пассажиров чемоданы, баулы, рюкзаки и прочую поклажу.

– А что по их поводу сообщил Моня Кудрявый? – отозвались сразу несколько бандитов.

Моня Кудрявый как раз и был той самой вышеупомянутой бандитской разведкой. А по совместительству Моня Кудрявый был еще и проводником пассажирского вагона маршрутом «Москва – П-ск» или «П-ск – Москва», в зависимости от того, в какую сторону поезд в конкретный момент времени двигался. И вот сейчас Моня Кудрявый вместе с поездом двигался из Москвы, и, между прочим, в том самом вагоне, в котором ехал Моня, как раз и находились те самые балалаечники или театральная труппа, пес их разберет, кто они были такие на самом деле.

– Да, так что по этому поводу сообщил Моня Кудрявый? – спросили у Никифора бандиты.

– Сказал, что едут, – ответил Никифор, который, здесь надобно отметить, был человеком не слишком охочим на всякую распространенную и обильную словесность, и потому изъяснялся преимущественно односложными, безо всяких деепричастных оборотов фразами, а иногда – так и вовсе одними лишь предлогами, междометиями и прочими служебными частями русской грамматики. А то и вовсе – одной лишь бессловесной жестикуляцией.

– Ну? – нетерпеливым хором поинтересовалась чуть ли не вся банда.

– Сказал, что пьют, – уточнил Никифор. – Три балалайки уже пропили. Или четыре… Безобразничают. Гоняют Моню за водкой. Из поезда хотели выкинуть. Моню. На полном ходу. Уже три раза…

– Вот ведь оглоеды! – выдохнул пораженно кто-то из бандитов. – Бандитские их морды! Моню! Из поезда! Три раза! Четыре балалайки пропили! Да за такие нехорошие дела…

– Творческие натуры! – внес пояснение бандит по прозвищу Филолог.

Когда-то, по его собственным словам, он и вправду был кандидатом филологических наук, но затем его постигло жестокое разочарование в фонетике и синтаксисе, поистрепали разнообразные жизненные бури, и свое истинное призвание, опять-таки по его собственным словам, он нашел именно в краже чемоданов у всякого привокзального люда на п-ском вокзале.

– Тонкая, изысканная душевная конституция… понятное дело! – повел далее свой монолог Филолог. – Иначе и нельзя. Иначе – и не бывает. Да я и сам, ежели хотите знать, такой! А то как же! Э-э-э! Припоминаю, ехал я однажды в поезде на одну филологическую конференцию в матерь-столицу… или это была не конференция, а какое-то иное серьезное филологическое мероприятие… э, да не важно! Важно другое. Важно то, что я ехал. В поезде. В купе. В столицу. И, прошу заметить, не в одиночестве, а в компании… ну, скажем, других филологов. Как говорится, нас было много в том купе, ну и тэ дэ, ну и тэ пэ… Да-с… И был, скажу я вам, в том поезде проводник… одним словом, это была такая же вульгарная и маловыразительная личность, как и наш разлюбезный Моня Кудрявый. При этом проныра и плут – просто-таки мольеровского масштаба! Будто срисованный с нашего Мони! Одним словом – Тартюф и ничего больше! И вот, как сейчас помню, не доезжая до Гуся Хрустального…

– Да заткнешься ты или нет! – заорали сразу несколько бандитских голосов. – Всю плешь проел своей филологией, паразит беспонтовый! Кто о чем, а он хрен знает о чем! Задолбал своими верлибрами окончательно и бесповоротно весь наличный бандитский состав! Тут о деле толковать надо, а он… Чтоб ты сегодня ночью свалился под какой-нибудь паровоз, и чтоб тебя там, чмура шмыганного, располосовало на четыре неравномерные части! Даже на шесть частей – по количеству падежей в русской грамматике!

И верлибры, и количество падежей, и прочие филологические понятия и обороты вошли в лексикон банды «Ночные вороны» с момента появления в ней Филолога. Вот как только Филолог в банде появился, так они вскоре и вошли.

А до этого никакой филологией, понятное дело, в банде и не пахло.

До появления Филолога банда изъяснялась, как хотела – простыми, доступными, демократичными и в корне своем здоровыми народными словесами и оборотами.

И совершенно при этом не представляла, что в русской грамматике имеется именно шесть падежей, а не восемь или, допустим, не двадцать два…

– Жестокие нравы, и такие же, увы и ах, жестокие словеса, – скорбно изрек Филолог в ответ на бандитские голоса. – Впрочем, оно и понятно. Все это проистекает из того жестоковыйного ремесла, коим мы, к прискорбию, вынуждены совместно заниматься в данный период нашей горестной жизни. Каково ремесло, таковы и речи. Бытие определяет сознание, и оно же, прошу заметить, определяет человеческий лексикон. Еще великий филолог Востоков, возражая другому великому филологу Западову, говорил по этому поводу, что…