Анатолий Ярмолюк - Небо для вора

А, может статься, одним из последних был другой разбойник – вокзальный бандит из банды «Ночные вороны» по прозвищу Слоник.

Вы себе уясняете, что получается?

Там разбойник и тут разбойник.

Все началось с разбойника, и все кончается разбойником. Альфа и омега, как однажды высказался Филолог, а до Филолога, по-моему, так выражался кто-то еще… То есть – и альфа разбойник, и омега также разбойник.

Но – почему оно так получается? Отчего именно и там – разбойник, и тут – разбойник? То ли в глазах Бога разбойники какие-то особенные люди, то ли на этой земле нет никого, кроме разбойников?…

Вот что мне хочется понять.

Потому-то я и пишу, сам будучи разбойником.

Да-да, и я тоже – разбойник. И все это мое писание, если вам угодно, вы можете назвать «Записками разбойника».

Ну, или каким-нибудь иным похожим образом.

Я, может, и вовсе бы ничего не писал по причине того, что небольшой я охотник до изъяснений письменным образом.

Я, может, попытался бы все понять в устном виде.

Но – судьба моя повернулась ко мне таким неприглядным и неисправимым диссонансом (как говаривал все тот же Филолог), такой со мной приключился горестный водевиль, что поневоле усядешься за письменный стол и возьмешь в руки перо. «Сижу за решеткой в темнице сырой», – как декламировал некогда Филолог, когда он бывал, как он сам выражался, в состоянии лирического миросозерцания.

Оно, конечно, и сей филологический оборот также едва ли не ровесник вымерших мамонтов, но, невзирая на это, по своей сути он верен исконной первобытной правильностью.

Потому что – я и вправду сижу.

За решеткой.

В темнице сырой.

То есть – я сижу в том самом месте, где, по справедливости, и полагается сидеть таким, как я.

И сидеть мне осталось еще целых пять лет с остатком, но разве в этом дело?

Дело в другом.

Дело в том, что здесь, то есть сидючи, устный образ разумения не слишком-то и приемлем. Народу здесь, конечно, множество, но почти у каждого – свои собственные, узкие и меркантильные интересы.

Шкурные интересы, иначе говоря.

И попробуй-ка ты у таких спроси, – а отчего оно, дескать, так, что все началось с разбойника и все заканчивается разбойником? Никто тебя не поймет, и никто тебе не ответит.

А то, может, еще и в драку с тобой полезут за такие твои отвлеченные вопросы. Еще и ножом под ребро пырнут…

А вот бумага – она тебя поймет, и она тебе ответит. Она тебе обязательно ответит. Может быть, не сразу, может, со временем, постепенно и по частям, но – ответит.

Прав все же был Филолог, когда однажды выразился в том смысле, что бумага – лучший для человека собеседник, и любовь его, и жена его и даже Родина его… Самая, может быть, верная и надежная жена и Родина, которая никогда тебя не предаст и ни за что тебе не изменит. Ты сам можешь ее предать и можешь ей изменить, но она, бумага, – никогда.

Эти непонятные слова Филолог однажды произнес в окружении прочих бандитов из банды «Ночные вороны» (он, Филолог, вообще любил изъясняться непонятно и витиевато, он этой своей витиеватостью иногда доводил всех нас до острого желания соприкоснуться с его внешностью), и, понятное дело, никто Филолога тогда не уразумел, а были, наоборот, всякие дурацкие шутки и намеки.

Я и сам тогда Филолога не понял, а вот теперь, кажется, понимаю. Бумага и вправду тебе не изменит: какие чувства, мысли и ситуации ты на ней изобразил, такие она и сохранит – на веки вечные…

Потому-то, наверно, я и сижу за письменным столом с пером в руке и пишу. Правда, этим письменным столом мне служит казенный табурет, а пером обыкновенная авторучка, но какая разница? Сижу и пишу – вечерами, урывками, таясь, казенной авторучкой на казенном табурете…

О, лист бумаги, моя любовь, моя жена и моя Родина!..

Ну и вот: преамбула сочинена и частично осмыслена, и самая пора браться за сюжет. Так, помнится, говаривал некогда все тот же Филолог, приступая к какому-нибудь делу, например, к процессу кражи чемоданов у пассажиров на ночном вокзале города П-ска. Или – приступая непосредственно к выпивке после удачного завершения дела…

…Предстояла большая работа.

Нет, начать все же нужно не с этого.

Начать нужно вот с чего: с благословения, пожелания многих безбедных лет и пения всяческой прочей осанны министру отечественных железнодорожных путей сообщения или как там по-правильному именуется его должность. Памятник бы ему выставить, этому министру, на всех вокзалах и полустанках России, начиная, допустим, от Санкт-Петербурга и заканчивая, предположим, городом Магаданом!