Мари Депорси - Танго кузнечиков. Любовное приключение в семейном кругу

****

Оба замолкли на месяц. Она продолжала погружаться во вновь обретённую семью, и однажды её возбуждённый голос пропел:

– Абсолютно изумительно было сидеть с твоим сыном в ночи и включать друг другу Гейнца с Даниловым. Потом рассказывать, что я надеялась освоить с дочерью пианино, но уже жутко от неё отстаю, а он замахал рукой, что надо не компостировать мозги и взять педагога самой себе, и тогда все получится. И вот он сам тоже, но только досюда дошёл и упёрся – вскочил, сел за пианино, поиграл – а дальше пока не знает, куда двигаться… А потом в ночном подъезде на два голоса петь Ивасей. Не музыка, конечно, в высоком смысле этого слова – но безумно, невероятно вдохновенно и вкусно!

– Где же вы нашли такой удачный подъезд-то?

– У него, на Пресне. Нас, понимаешь, выгнали из того кафе, где мы с ним встретились на чашечку кофе, чтобы познакомиться. Потерпели наше присутствие несколько часов, до закрытия – и выгнали. Пришлось обременить мной его нору ещё на несколько часов, а выход из норы обычно осуществляется через подъезд. А в нем неплохо поётся, акустика – на горе и зависть соседям.

– Как вы друг другу? Понравились? Я не успел спросить.

– Знаешь, я как-то не нашла в себе храбрости спросить его в лоб, рад ли он, что я есть. У меня-то совершеннейшее счастье. Такое ощущение, что он всегда был, ну или был всегда тот интерфейс, в который именно он включается как очередной сложившийся пазл – легко, спокойно, важно, интересно. Ощущение старшего брата. Со сводным такого никогда не было, нам не о чем было общаться, а он как будто идёт по какой-то параллельной дороге, мелькая за деревьями, можно перекрикиваться, можно протянуть руку и пройти пару метров за руку, когда дорожки сближаются. Когда он уехал – меня колотило двое суток кряду от ужаса, что он исчезнет неведомо на сколько. Только когда он вылез в скайпе и в ответ на моё верещание удивился, чего это я сомневалась в том, что он всегда будет на связи – тогда успокоилась. И то, временами накрывает фирменной отцовской интровертной тревогой – а вдруг на самом деле ему меня не надо, а он из одной вежливости терпит моё существование? Но я в такие моменты стараюсь дать себе по голове и жить дальше, радуясь, как мне с вами повезло с обоими. Но вы таки совершенно не взаимозаменяемы. В твой адрес я могу абсолютно смело дурить, понимаешь? Задавать тебе неудобные вопросы, подкалывать. А ты будешь отшучиваться или честно отвечать. Вестись или подкалывать в ответ. И почему-то совершенно уверена в том, что мы с тобой друг другу ничего не сломаем. A его почему-то хочется беречь. A ему, наоборот, хочется беречь тебя. Я на его фоне просто невозможно бесцеремонная девица. Жаль, что мне не стыдно. А он от моей резкости в твой и папин адрес приходит в ужас и боится, что я тебя поломаю ненароком, или сделаю тебе неудобно. Или вторгнусь в твоё личное пространство. И изумляется моей уверенности в том, что ты увернёшься, или выпихнешь меня оттуда, где мне не следует быть, но от меня тебе в любом случае будет веселее, и это ценно само по себе, и стоит трудозатрат на то, чтобы ко мне приспособиться. Мы все странные человечки, да?

– Да не старайся ты быть со мной слишком осторожной и почтительной – выживу как-нибудь.

– Вот уж спасибо за разрешение быть самой собой:)

Помянул между делом, что дела гонят его в Москву в начале июня – и удивился бурной реакции.

– Нечеловечески соскучилась, и совершенно некуда тебе про это заорать. Меня в начале июня не будет в городе – командировка в Питер. А ты когда прилетаешь?

– В конце мая.

– Дьявол!! На сколько дней?

– Примерно на месяц.

– Уфф. Тогда просто отменю все остальные командировки, и с пятого я твоя в любое время, ура! Кстати у дочки в субботу день рождения, присоединишься?

– Конечно. Контора-то выдержит твой внезапный саботаж?

– Вынуждена будет – форс-мажорное обстоятельство такого масштаба, как твой приезд, трактуется как цунами. Прости, переговоры. Не убежишь за полчаса?

– Убегу.

Не поверишь, Рыж, я себя тогда чувствовала, как последняя школьница, ухлестывающая за первым красавцем класса накануне выпускной дискотеки. Серьезно, лихорадочно рассчитывала, как оказаться на пути, о чем и как ненавязчиво спросить, чтобы ничем не выдать вопящего внутри: «Скажи – да!». О, знаешь, он кепку забыл на скамейке, так отец дернулся, хотел окликнуть его, уходящего к машине – а я чуть не силой вырвала ее: «Я отдам!». Нацепила на макушку и пошла догонять. И всю дорогу гадала, как он эту кепку заберет – руку протянет-подставит ладонью вверх, мол, снимай и дай мне – или сам с меня снимет? Потому что если сам – то его ладонь окажется практически у меня на затылке. Или на щеке. Ну пусть сам, пожалуйста! Дошла до него и обмерла – ну все же он видит, идиотка, все с тобой так понятно, что хоть смейся, хоть плачь. Выдержала длинный взгляд сверху вниз. Снял сам. И потом еще огромным усилием воли на вопрос «Ко мне?» сумела не подпрыгнуть и не затанцевать на дорожке. Нет, я считаю, это зачет, просто я его в школьном детстве прозевала, просидела с Фихте и Кьеркегором в подворотне, проподжимала презрительно губы вслед всем дискотекам – и вот, огребла на старости лет острых ощущений девчонки у входа в сельский клуб. Ну да ценно, конечно, все в жизни ценно, но смешно нечеловечески. Я же не первый год женщина, трое детей, всё умею нормально дать понять, и предложить, и спокойно спросить. А поди ж ты, скрутило таким умственным параличом, что весь груз лет не помог равновесие удержать.