Мари Депорси - Танго кузнечиков. Любовное приключение в семейном кругу

Она не соглашалась:

– Все равно не понимаю, на чем отросла его и моя тяга оправдывать прожитый день количеством совершенных в этот день подвигов? Почему он не сумел впитать мысль, что не страдать – не стыдно? Слушай, я зря, наверное. Ты вряд ли знаешь отгадку. И тем более вряд ли знаешь ту производную этой отгадки, которая мне объяснит, как лично мне перерасти своё чувство долга-вместо-жизни. Это надо как-то самой, наощупь.

– Мне кажется, что чувство долга – не настолько плохое, чтобы его перерастать. У одних оно развито больше, у других меньше, но пока все в пределах трех сигм – жить можно. Ты-то, видимо, в экстремуме?

– Оно не плохое, просто иметь его в качестве системообразующего – не созидательно. А у меня сидит этот долг глубоко в базисе, как раз на уровне источника смыслов. Когда за окном сияет первое весеннее солнце, было бы прекрасно схватить детей и собаку и побежать за порог. И я сделала все, чтобы это было легко сделать – чтобы лес был за порогом, а не в часе езды по пробкам. Но я вспоминаю, что у меня пол не вымыт или обед не сварен. И понимаю, что детям плевать на пол, и они мне простят обед из бутербродов, но все равно не решаюсь на спонтанную радость. Когда снаружи приходит бурное и счастливое «а давай…?!» я, вместо того, чтобы подхватить и засмеяться, пугаюсь и ищу более полезные и срочные дела…

– To, о чем ты говоришь сейчас, это повышенное чувство ответственности и неспособность к компромиссам в приоритетах. Все эти качества – природные, и в совокупности с сильным характером могут быть крайне эффективны, однако трудны для окружающих. У тебя мозг, видимо, значительно впереди эмоций.

– Эмоции задавлены, да. Хотя я не уверена, что это природное, а не компенсация от внутренней потребности ставить себе самой пятёрки. Не просто жить и радоваться, принимая все происходящее непосредственно, а постоянно себя оценивать и хвалить либо ругать. Потребность в оценках природной быть не может, она социальная на все сто.

– Эй! Продолжая себя заставлять, ты себя разрушишь. Ты уже многого достигла. Нельзя быть такой бескомпромиссной.

– Возможные последствия-то я понимаю. Я источники пытаюсь найти. Каким образом это на мне наросло, чтобы понять, как детям такой же атавизм не вырастить. Ты же как-то живёшь без этого ценного приобретения? Как-то же ты мимо него проскользнул?

– Ну не совсем так, просто не так все очевидно…

– Ну я не говорю, что совсем без…

На волне этой крошечной победы он ушёл спать.

Следующие две недели он был занят и не вспоминал о ней, а когда вспомнил и спросил она ответила мгновенно:

– Ты куда пропал?

– Прости, старческая меланхолия…

– А меланхолически пропадать – нечестно. У меня нет способа дотянуться до тебя, заявиться вечером с вином и разговором, поставить перед фактом, что я есть. Крошечное такое право хочу – раз в неделю гулять с тобой где-нибудь вечером в хорошей погоде. Как бы реализовать-то его?

– Ты стала реальностью только в феврале, не всё сразу. Планирую работать летом пару месяцев в Москве, если не помешают семейные обстоятельства. Ты будешь в городе?

– Да! Где скажешь.

– Решим ближе к делу.

– Ага. Кстати, помнишь наш разговор о гипертрофированном чувстве ответственности? Нежная девочка-психолог вызвалa в школу поговорить про старшего сына. Блондинка-отличница больше часа пыталась меня убедить в том, что мне нужно «просто уже наконец сформировать у себя самой чувство защищённости и обеспечить мальчику нормальную семью». Как же она прекрасна, господи…

– И ты, конечно, села и начала формировать:)

– О-о-о, это мне слабо. Зато я, кажется, окончательно выгнала мужа! Большое счастье, он уже неделю не ночует дома и, по агентурным данным, снял квартиру возле работы! Напьюсь по этому поводу и перееду из гостевой обратно в спальню. Чем не повод для чувства защищённости?

Как бы тебе это объяснить, Рыж. Вот живешь ты и считаешь себя взрослым и самодостаточным, и детство давно кончилось, потому что взрослые – это уже мы, и надо родителям что-то советовать или даже велеть, а они ловят по углам и просят друг про друга: скажи ему. И будущее туманно и зависит только от тебя, и торчишь ты этаким деревом в воздухе, опираясь на самое себя и придерживая кончиками листьев шатающийся на ветках урожай, наугад вытягивая ветки в небо. И тут появляется ниоткуда старший брат. Такой мудрый, выглядывает из-за облака и снисходительно сообщает, что он там впереди уже прошел. Дорожка так себе, но твердая, за углом колдобина, на повороте скорость сбрось. Через пару километров заправка, ты дотянешь, не парься. И настолько брат, что вы поете первый концерт Чайковского на два голоса на пустом берегу океана, взбивая на ходу босыми пятками пену на песке, и не чувствуете себя дураками. А когда ты хочешь уснуть в садовом кресле – он под скорбным взглядом своей взрослой и правильной жены притаскивает тебе спальник, подмигивая, что и сам так спал. И в это сложно поверить, трудно открыться и принять, потому что не может его быть – ты всегда крайняя и старшая, это выучено годами ожогов и ссадин, нет никаких старших братьев под этим хмурым небом – а он пожимает плечами и говорит: ну и дура, что ж. И ты съедаешь половину своей тарелки, а он молча меняет её на свою, на которой тоже сгрызена половина какой-то любопытной фигни, и в голову не пришло сговариваться, всё само, с полувзгляда. И засыпаешь с тревожным зуммером непонимания, какой волной его к тебе вынесло и можно ли сделать что-то, чтобы он остался. Но он же старший и решает сам, с ним ничего сделать нельзя. Никогда. Только надеяться, что не мерещится. Скрещивать пальцы и гадать, надолго ли.