Михаил Лукин - …И вечно радуется ночь. Роман

Что тут за Правила?

Ах, всякие – ненавязчивые, вполне себе так разумные, на первый взгляд, и глупые, абсурдные и не очень…

Порой можно делать одно в своей комнате, а в коридоре – уже нельзя, порой можно проявить забывчивость там, где она нужна, и это не возбраняется, там же, где, она не нужна, она наказуема. Вздумалось петь, так делай это тихо, будь добр, хоть бы и мычи себе под нос. Больно тебе, и ты заходишься криком и стонами, то изволь перво-наперво подумать о том, что кому-то подле тебя хорошо, а ты ему помеха, изволь подумать о ближнем, и когда тому вздумается испустить дух, он сделает это кротко, как овечка, так что ты ничего и не узнаешь, и спокойствие твоё не нарушится. Раскладывая пасьянсы, не передёргивай – это против правил, это и против хорошего тона, смекалка – удел убогих, признак того, что ты ещё на что-то надеешься. Пасьянс не выходит без жульничества, хоть ты тресни? Тоже мне беда – выкладывай всё равно, пока не лопнешь, зато скука минует тебя стороной, и лишь мягкая злость, растворённая в очередной инъекции, будет пульсировать в твоих артериях; такая злость не повод полагать, будто ты уже в раю. Занедужилось – болей, не вздумай сачковать, лежи себе в койке, обложенный грелками, кашляй и чихай; уходя – уходи, не озирайся, не забирай никого с собой, не показывай пути – авось, не будет на твоей душе никакого лишнего греха. Почитай Создателя своего, люби его, не перечь, и будь уверен в его мудрости, ведай – Он всегда знает лучше тебя. Прими это, всё легко и просто!

Что ещё?

Мы не можем ходить друг другу в гости… Сиделки развели по комнатам; взбита перина, поцелуй в лоб – и всё! – койка да судно – единственные друзья, хочешь – разговаривай, жалуйся на судьбу, ничего иного не будет. Почесать языком, раскинуть картишки, партейка в шахматы… – в столовой, после приёма пищи, в строго отведённое для этого время; в коридорах и комнатах – мёртвая зона, словно бы сами стены не выносят стариковского брюзжания. А о том, чтобы бутылочку другую раздавить в приятной компании – и речи нет.

Больше всего умиления вызывает невозможность распространяться о своих недугах, своих слабостях. Шутки в сторону, господа, все мы, «овощи», здоровы, сильны и бодры, в наших жилах нет плохой крови, а если у нас невзначай трясутся руки, то это с лёгкостью объяснимо, – чем бы вы думали? – дурным настроением. И в самом деле, тремор – вернейший признак глубокого упадка духа, мы это всегда знали, только забыли в одночасье, а головная боль… О, головной болью объясняется излишнее, порою, глубокомыслие: во многом из того, что мучает нас, уже нам нет необходимости, так к чему забивать себе голову какими-то давным-давно ненужными проблемами. Наше спасение в отрешении от них, в забвении – панацея! И голова трясётся, бывает, не руки? Так это, в самом деле, едва ли не полезно, в свою очередь: разжижается кровь, разгоняется по артериям, неся повсюду живительный кислород. Трясётся голова – пусть трясётся дальше, нет нужды в беспокойстве! И как результат, глядишь, разум полон, свеж, разум бодр.

Вот, во всём нужно видеть только хорошее, это не пожелание, и никакая не вероятность, это – правило, закон! Если ж ты не желаешь думать, как у тебя всё хорошо, то «враг» будет твоим вторым именем, персона нон грата, нежелательная личность, отвергнутая обществом, сольются в твоей личине; будь таким, как все или же не будь вовсе.

Нет, не нужно посыпать голову пеплом, уныние – смертный грех, это ни к чему. Мы поможем тебе, мы сделаем так, чтобы ты был счастлив вне зависимости от того, чувствуешь ли ты себя бессмертным, как в юности, впервые ощутив прилив любовных томлений, либо нет. Мы покажем тебе, как нужно соблюдать правила, и быть счастливым; для этого нужно всего ничего – доверие. Всё на доверии, никто никому не заглядывает в рот, не проверяет, проглочены ли таблетки – удивительно, но факт. Это обезоруживает, лишает мысли, механизирует жизненные процессы, мысль не проглатывать таблетки куда-то тут же исчезает, и ты их глотаешь, и у тебя всё хорошо. Вот, ты уже не враг, ты – паинька, ты такой, как все, лежишь себе полёживаешь на кровати, глядишь в окно…

Что за чудесные Правила здесь, думаешь ты.

Само собой разумеется – нарушать Правила ни-ни…

И не я первым нарушил их, боже упаси, как бы доктор Стиг не утверждает обратного, и не я сколотил под этой крышей то, что стало затем «Профсоюзом Замученных Хорошим Обращением».

Я вообще был мрачен, суров и нелюдим, я всячески соответствовал своему реноме, бывшему у меня ещё со времён столичных сигарных обществ. Все знали: Миккель Лёкк, блудный сын далёкого, скованного льдами и безумием безвременья, края, Гипербореи, непроницаем, он только и делает, что сидит и молчит, никакая иная репутация не привязывается к нему и ни к чему не обязывает. Да, я был себе на уме, но сигарный дым не располагал меня к шумным компаниям, оттого мне приятнее было в одиночестве блуждать в его клубах, изредка перекидываясь с кем-нибудь парой-тройкой словечек, аукаться, точно в дремучей-предремучей чащобе. И ни политика, ни войны, ни жаркие споры о государственном устройстве островов Микронезии не занимали меня настолько, как любимая сигара.