Михаил Лукин - …И вечно радуется ночь. Роман

– Входи, Фрида, добро пожаловать, – говорю я ей, не оборачиваясь, – прочь смущение, чувствуй себя, как дома. Хотя это и так твой дом. Признайся, ведь ты живёшь прямо здесь, у меня под кроватью. То-то слышу я там постоянно, изо дня в день, дыхание. Но, хоть убей, не могу понять, как ты залезаешь туда незамеченной. Ты сжимаешься, или растягиваешься, или складываешься пополам? Вылезай как-нибудь ночью, не страшись; видишь ли, мои ночи бессонны зачастую, и мне порой хочется скоротать их в простом разговоре, пусть даже и с тобой. Ничего особенного: посидим, покурим сигары, выпьем виски, проведём лёгкую малозначительную беседу, как подобает благородным людям. Сможешь ведь ты хоть парочку слов выдавить из себя, хоть два-три словечка, ты знаешь, что в свете считается невежливым отвечать молчанием на вопросы и не отвечать действиями на действия? Они все там ходят и раскланиваются друг с другом, хоть бы и терпеть друг друга не могут – всё это за глаза – иначе нельзя, иначе это будет невежливо, неблагородно, вот как. Представь себе, будто здесь светский раут, Фрида, и тебе всё сразу станет ясно – тебе легко и просто будет сделать то, о чём я прошу, всего лишь поговорить со мной, ответить вежливостью на вежливость… Ты куришь сигары, Фрида? Нет? Ах, ты только носишь судна и утки за нами, немощным старичьём, ты молчишь и молча ненавидишь нас. Но разве ты не отдыхаешь никогда? А кто же тогда вздыхает у меня под кроватью?

Тихие шаги по комнате едва слышны; замолкаю, чтобы лучше их разобрать.

Фрида бродит по комнате, подходит к окну, – старые половицы загадочно поскрипывают под её ногой, – затем направляется к столу; слышится шелест моих бумаг. Неужто, велено ей прибраться там? Или же это собственная её инициатива? Что-то новенькое, прежде она не покушалась на мои мысли так непринужденно.

Моё дыхание усиливается, и усложняется вместе с тем, в груди тихонько клокочет, я пытаюсь успокоиться, но не могу. Где-то просыпается Боль; как же она постоянна в своих пристрастиях – едва спокойствие сменяется хоть толикой волнения, она – тут как тут, Боль. И я приветствую мою Боль в который раз, а с тем съёживаюсь слегка, вдавливаюсь в эту тошнотворно мягкую перину.

– Или же вот сигарный клуб, дорогая, – продолжаю я испытывать глубину Фридиного легкомыслия, – весёленькое место – два с половиной алкоголика, да с десяток трупов, да-с, ходячих мертвецов, помертвее и меня, и тебя, не дышащих и не мыслящих, а во множестве производящих своими полуразложившимися лёгкими клубы дыма. Нам с тобой самое место там, Фрида, мы станем самыми дорогими гостями! Подумать только – две родственные души, мы с тобой, только и знающие, как злобствовать на мир и его обитателей.

Поглядываю на стену – силуэт на стене на фоне истерзанного скорбной дрожью огня. Это заманчиво, нечего скрывать, и навевает странные мысли о далёкой юности. Когда-то казалось мне, что будто бы именно так приходят в нашу жизнь духи давно умерших людей. Я видел их лишь так, на стене, чёрным-пречёрным силуэтом, остовом несбывшихся надежд, осколком прошлого, эхом тёмного леса и пустынных гор. Они то и дело воскресали в моём воображении, едва, будучи в полном одиночестве, предавался я своим извечным думам. Было сладостно и непримиримо притягательно быть среди них, становиться одним из них, кружиться с ними в танце, слушать их речи и жалобы.

Господи, а чего они только ни говорили мне!

И эта тень на стене, будто живая, расскажет, быть может, что-то мне?

Но она молчит, шелестит бумагой – верно, её заинтересовало то, что я пишу в часы вдохновения. Многое из того я уж и сам-то позабыл, но, кажется, кроме мыслей, были там кое-какие стихи. Хм, это забавно, забавно и странно.

Вдруг пламя свечи, вздрогнув, точно в конвульсиях, гаснет, и кромешная тьма окутывает комнату, возвращается вновь. Фрида вскрикивает невольно, и, видимо, роняет листок бумаги, это первый раз за долгое время, что я слышу её голос. Быстрые шаги в сторону двери, но темнота не выпускает её, накинув на глаза пелену, и она ударяется лбом о дверной косяк.

Новый возглас, теперь от боли, жалобный, но подавленный, секундное замешательство, искры из глаз…

И тогда я, поддавшись порыву, придавшему мне сил, вскакиваю как могу скорее, и хватаю её за плечо.

– Вот ты и попалась, воришка, – жарко говорю я, сбив дыхание, – полезай под кровать, полезай туда, где ты живёшь.

Молчание. Тишина комнаты наполняется тяжелым дыханием. Короткая борьба с тщетными попытками вырваться; но мои пальцы, хоть и стары, лишь немногим утеряли былую хватку – им бы чуть выносливости.