Маргарита Петрюкова: Тайная жизнь Дилана Бладлесса

Все главные телеканалы пестрели новостями о нём, мамочки не пускали детей в школу, католики устраивали молебны, пока, наконец, его и всех сообщников не поймали. Но, судя по его аккаунтам в социальных сетях, у него осталось достаточно почитателей, чтобы вырезать полстраны, но этих людей нельзя привлечь к суду лишь за то, что они были подписаны на его твиттер.

– И что с ним? – оторвался от ноутбука Майк.

– Умер в тюрьме. Объявил голодовку и никто не мог заставить его есть.

– Ожидаемо, – пожал плечами Лейтон. – Все психи так и заканчивают.

– А ведь представьте, – Энди даже содрогнулся. – Этот тип был примерным семьянином, успешным на работе. Никому и в голову не могло прийти, что он убивает направо и налево.

– Меня только удивляет, как люди могли за ним последовать? – Джей делает глоток газировки и ставит банку на стол. – То есть, ведь он проповедовал геноцид в чистом виде.

– Псих с потрясающим даром убеждения, ничего удивительного.

– Направить бы его дар в мирное русло, – вздыхаю я.

– Поздно, – мрачно отвечает ударник. – Он умер.

Я снова возвращаюсь мыслями к своей ненаписанной автобиографии. Я мог бы написать о своей семье, но у меня её нет. То есть у меня есть родители, брат, но я не об этом. Все ребята в группе женаты, у всех по двое детей, только у Майка один.

И я сморю на них и не понимаю, когда они стали взрослыми. Да, мы определенно выросли за это время: сменили мешковатые штаны и тапки Вэнс на узкие джинсы и ботинки «Рокпорт», футболки с провокационными надписями на поло «Фред Перри». Остригли волосы. Но может это не признак зрелости, а лишь дань моде? Мы росли вместе, взрослели вместе, но я не могу различить тот момент, когда они остепенились, перешагнули эту черту, за которой я остался и топчусь там до сих пор.

Есть огромное количество девушек, которые хотели бы выйти за меня замуж, и я сейчас говорю не только о фанатках, а о тех, кого знаю лично. Но я не готов. У меня впереди целая жизнь, я рок-звезда, я не хочу быть кому-то обязанным, отчитываться перед кем-то. Да, мне тридцать пять, и в этом возрасте пора создавать семью. Но я женюсь тогда, когда действительно захочу этого, а не тогда, когда мне стукнет определенное количество лет.

– В такие моменты я думаю, что все наши попытки изменить мир тщетны, – вдруг говорю я.

– В какие моменты? – поворачивается ко мне Лейтон.

– Когда я вижу все это зло. Мы поём о справедливости, гордости, честности. О борьбе с этим дерьмом, которое вокруг творится.

– О, парня накрыл кризис среднего возраста, – вставляет Джей.

– Дилан, оно всегда будет. Мы стараемся, но не может кучка людей покончить с мировой несправедливостью. Наркомания, проституция, взяточничество, ложь, убийства, изнасилования, предательство…

– Заткнись! Заткнись! Заткнись! – ору я, закрывая руками уши.

Вся группа шокировано смотрит меня. В гримёрке воцаряется тишина. Нам с минуты на минуту выходить на сцену. Мне дико неловко перед гитаристом, и я спешу ретироваться.

Часто во время концертов я могу обнять кого-нибудь из участников группы, могу и расцеловать. Публике это нравится, ребятам – тоже. Мы отлично взаимодействуем друг с другом, и перформанс Children of Pestilence это уже больше, чем просто рок-шоу.

Но только не сегодня. Мы отыгрываем весь сет, на бис не выходим, ребята сидят в гримёрке, а я, стараясь оттянуть момент общения с ними, иду к поклонникам.

Кто бы что ни говорил, они много для меня значат. Общение с ними поднимает мне настроение, позволяет понять, что я не зря живу в этом мире, раз есть люди, которые меня любят.

Зарядившись позитивной энергией, я возвращаюсь в гримёрку. Нам принесли пиццу, но я не хочу есть. Музыканты сидят, уткнувшись в ноутбуки и телефоны, делая вид, что меня здесь нет. Я беру кусок пиццы, откусываю, кладу обратно.

– Лейтон, – слова застревают в горле.

Гитарист поднимает голову. Смотрит на меня, а я не могу ничего сказать. Гордыня – один из смертных грехов и, должен признать, я грешен. Место в аду уже ждёт меня, остается лишь собрать чемоданы и найти себе хорошую компанию, а с этим, я уверен, проблем не будет.

Лейтон всё смотрит на меня, ждёт, что я скажу. Глаза у него большие и голубые, а у меня зелёные. Голубые лучше, чем зелёные.

– Прости, что накричал. Я был неправ.

– Дил, – гитарист встал.

Чтобы быть ближе ко мне или чтобы не смотреть снизу вверх – не знаю.

– Скажи, у тебя всё нормально? Тебя что-то беспокоит? Поделись, Дил.

– Нет, у меня всё хорошо.