Валериу Реницэ - XXI-я хромосома. Роман-притча

Реальность существует независимо от нас до тех пор, пока мы с ней согласны. Надо только ощутить незримый мир. И старый монастырь, и реставрированные разрушенные боярские дворы, и стеклянные дворцы молодого государства, и исчезнувшие камышовые крыши, и черепичная кровля Замка напротив моего дома—всё это всегда существовало и будет существовать.

Забытый, запыленный или новый, не распакованный, хранящийся на небесных складах мебельный набор – вечная обстановка подлунного мира. Умершие люди и родившиеся – рядышком, рай и ад – краешком.

Про усопших, ад и рай в моей книге ни слова. Это мой вывод. Экуменическая, так сказать, ересь, которой я поделился однажды с Рыцарем.

– Ты же знаешь, – улыбнулся он, – я безбожник! Хотя эзотерика – это не совсем религия, это, по-моему, ближе к научной фантастике. Но и тут вера нужна. Ты молишься?

Я ответил не сразу, и он, хитро усмехнувшись, наклонил голову набок.

– Вся окружающая нас декорация меняется незаметно… – продолжал я отвлечённо.

Вечерело, и мы сидели на лавке у ворот Замка. Рыцарь ждал свою банку с козьим молоком. Резкий, холодный ветерок дул в сторону горы, нас обдавало клубами горького дыма. Калипсо шаманила под голым рыжим абрикосом, паля сырую солому в надежде спасти будущий урожай.

– Тебя никогда не мучил вопрос о неторопливых превращениях вокруг нас? Они настолько медленны, что их невозможно заметить, не то чтобы измерить….

Я пытал этим вопросом чуть ли не всех друзей и приятелей.

– Просто мучительно медленны… Как человеку рассчитать время исполнения своей мечты?

– Ну, тут как раз всё просто, – ухмыльнулся Рыцарь. – Учёные доказали: времени нет. Или, если угодно, есть только одно, банковское время, то, что измеряет начисление процента.

Моя первая пробежка по Родне была очередной попыткой самоисцеления. Я поднялся на гору поздней осенью и собрал, ободрав руки, полкулька ягод терновника – признанного средства для понижения давления. Но с каждым подъемом мускулы стали вспоминать свою былую упругость, боль уступала место размышлениям. Я продал «Газету» примерно в то же время, когда Цыпа бросил свою дорожную службу. Даун получил место пастуха, а я начал строить новые раздевалки и забор вокруг стадиона. Домой возвращался мёртвым от усталости. Стройке не было конца, а денег становилось всё меньше.

– К моему возвращению закончишь? – с лёгкой иронией спрашивала жена, наливая мне в миску.

У неё уже был билет на самолёт до Милана. Возвращаться она не собирается, в селе нас считают разведёнными. Но ни она, ни я не стали распространяться о причинах нашей размолвки.

– Зачем тебе футбол? – спросил однажды Рыцарь, катая по лавке крупный позолоченный брелок автомобильного ключа. – Убитое время и зря потраченные деньги…

– Чту главное правило, – ответил я, – занимаюсь только тем, в чём хорошо разбираюсь.

– Так ты и в журналистике неплохо разбирался… – иронично парировал он. Разговор был о том же, о возвращении моих денег…

– И не жаль тебе жены? – спросил он, поднимаясь с лавки.

– Катьке и там неплохо… – сухо заявил я, давая понять, что разговор окончен.

– Наша самобытная евроинтеграция, – он подавил язвительную улыбку, – чистить унитазы и делать недорогие минеты богатым немцам и итальянским пенсионерам. Извини, я… не о твоих родственниках…

Я сжал зубы в поисках подходящей реплики. Небесная матрица советует мне в таких случаях не поднимать свою важность или, как сказала бы Калипсо, попытаться преодолеть свою гордыню.

Каждый раз, когда я оставлял позади косогор и на последнем дыхании прибегал, волоча ноги, к каменной плеши – вершине Родны, передо мной открывалась картина, достойная глянцевой страницы «Винного пути». По правде, именно здесь можно было обустроить последнюю его стоянку. Угадывался сакральный образ Матери Земли: два серебристо-синих озера в пятьдесят гектаров каждое – глаза; длинная серая дамба между ними – нос; виноградные плантации, нашпигованные серыми шпалерами, могли сойти за модную причёску (до ликвидации совхоза Родна поставляла в столицу карпа, судака и толстолобика, а в далёкие российские города— виноград и вино). В пышных волосах, вблизи макушки, высилось оригинальное украшение – столичная телебашня как приграничный символ глобализации. Два шоссе международного значения, идущие от города справа и слева, обозначали мягкими дугами контур лица. Стадион издалека, как на снимках Google Earth, с красной жестяной крышей административного корпуса походил на область рта с накрашенными губами. Однако священный дар божественных предков был изувечен нами же. Скулы Матери Земли покрывала дикая поросль жилых домов, детсада, школы, винзавода, дома культуры и административных зданий. Всё это завихрение подчёркивалось кривыми улицами с посаженными вдоль деревьями и небольшими садами подворья. В зависимости от времени года борода, как и причёска, меняла свой цвет от сероватого до изумрудного. В итоге лицо было похоже, скорее всего, на бородатую певицу, победившую в одном известном европейском музыкальном конкурсе.