Валериу Реницэ - XXI-я хромосома. Роман-притча

Застав меня в первый раз за Таро, жена попыталась, но так и не смогла улыбнуться. Расклад занимал примерно один футбольный тайм, и я наглухо закрыл дверь рабочего кабинета. Прятать карты, когда Катя силой открыла дверь, навалившись на неё плечом, я не стал, тем более что дымящиеся ароматизированные свечи напугали бы её не меньше. Чуть позже за кухонным столом она призналась:

– Я думала, ты закрылся, чтоб поддать… Но ты, верно, с ума сошёл… Гадальные карты!

– Пойми, это не вразрез нашей вере… Наоборот даже.

– Да-да… – сказала она, тихо посмеиваясь и глядя в окно.

– Ты что это… на бабку Агафью намекаешь?

– Нет, – сказала Катя, – дело не в колдовстве…

– Да она же все посты держала, она меня креститься научила!

– Дело в том, что ты стал пугаться белого света.

Я сначала подумал, что Катя шутит. Так я и не стал дипломированной гадалкой. Не было денег, чтобы съездить в Москву на выпускной экзамен. Но дело не только в этом. Некоторое время по утрам я продолжал, по привычке, бросать себе карту на день… Какие они всё-таки разные, эти похожие друг на друга дни! Я обнаружил, что гадать небезопасно. Об этом предупреждала и Небесная матрица. Глядя через замочную скважину в будущее, ты влияешь на свою судьбу. Жизнь теряет смысл, если ты догадываешься, как она повернёт. Как можно спрогнозировать себе сто лет, когда миллионы людей ошибаются, заключая пари на результат матча, который длится всего лишь полтора часа? В незнании – надежда. Ведь, по сути, всё во Вселенной происходит от великой тайны – от её замысла до возникновения Земли. Лучше крепко запомнить слайд мечты… Упорно нащупывать путь. И ждать.

С сильной дрожью в руках открываю дверь пустого дома. Нужно успеть первым делом выпить кружку воды. Снимаю грязные ботинки, опираясь о проём двойной двери. От сырости и холода знобит, но включать газовое отопление неэкономно: правила Кати действуют и в её отсутствие. В тёмном углу коридора сторожит её ржавая тяпка, сошедшая с высохшей ручки. Долго, мучительно долго вожу губкой по кухонной столешнице под каменную крошку, потом перебираю посуду в шкафу, методично собирая последние крохи воли. Какое-то существо трётся о ноги, пытаясь передать мне скудные калории через кошачью шерсть и грубую джинсовую ткань. Дни разные, но вечера очень похожи друг на друга. Выбор ясен и до грубости осязаем. Стоит ведь только нагнуться к ведру и зачерпнуть воды… А можно сделать три шага вперёд и два направо и достать из-под рабочего стола рядом с чёрным ящиком компьютера пятилитровый бутыль с красным вином.

Раньше Катя сразу же усаживала меня за стол и подносила стеклянную кружку, похожую на колбу. Специальная кружка с посеребрённой ручкой и колпаком, приобретенная в комплекте с брошюркой по диетологии. Жена тщетно пыталась научить меня пить перед едой воду вместо вина. В начале лечебного курса она ни в чём меня не упрекала, просто ставила кружку на стол, пытаясь уловить мой взгляд. Бывало, наши взоры пересекались с такой яростью, что я с тревожным сомнением вспоминал о клонировании женщины из мужского ребра. Так смотрит из глубины веков напряжённым и взыскивающим взглядом один род людской на другой. Первый – выживший за счёт гибкости, смирения и умственных исканий и находок, другой – упрямо и дерзко бросаясь день за днём в драку за какую-то свою, сермяжную правду. Теперь с выбором проще… Если бутыль пуста, я звоню Однорукому, у него в погребе не менее тонны вина.

– Извини, – говорит солдат, – что я коснулся тебя рукой… Я прикасаюсь только к тем, кого уважаю… – таковы всегдашние приветственные слова Однорукого.

После первого стакана задетые градусом клетки жадно и волнительно шевелятся в томительном ожидании. Вожделенное помутнение приходит после второго стакана… Я обычно пью один, и очень благодарен Калипсо, когда она выдворяет Однорукого из подвала, куда мы спускаемся докуривать и допивать.

– Тётушка, это неправильно! Я пришёл в гости к Учителю, а не к вам!

– А я тебе говорю, хватит, – угрюмо поучает гречанка бывалого солдата… – Я ему сегодня готовлю, значит, я тут хозяйка!

В таких случаях я развожу руками, осознавая гуляющую по моему лицу глуповатую улыбку.

– Мы выживаем… – открыл мне как-то Однорукий свою философию бытия, сидя на пыльном подвальном табурете.

Школу жизни он начал в пехотной учебке, в которой его готовили к Афгану. Потом – ТуркВО, часть 40-й армии, где старослужащие доводили салабонов до самоубийства. Перед дембелями трепетали, как евреи перед фараоном. За невыполнение любой прихоти получали гирей по грудной клетке через гладильную доску, лазили от боли по стенам от ударов тока «пташки», динамо-машины коричневого полевого телефона, ручку которого крутил по приказу дембелей твой лучший боевой товарищ.