Виктор Ефремов: Бескрылый воробей

Я расплатился и оставил немного официантке на чай, прихватив с собой недопитый кофе. Вечерело. Подходил к концу очередной день за пределами родного гнезда. Искать кров в это время было довольно безнадёжной идеей, поэтому я решил остаться на вокзале до восхода солнца. Допивая остывший напиток, я думал о завтрашнем дне, о недавней поездке, о безымянной белокурой девице и весёлых студентах, с грустью вспоминал о Кате и маме.

Одолевала тоска и скука. Впереди простиралась вся ночь, а заполнить её было нечем. Всё, что оставалось делать, – так это сидеть на скамье зала ожидания или бессмысленно бродить из стороны в сторону, не отрывая глаз от диска вокзальных часов. Усевшись, я уткнулся взглядом в бетон, матовым блеском сияющий у моих ног.

– Поздний рейс?

Я поднял голову и увидел довольно привлекательную женщину в чересчур вызывающей джинсовой юбке, длина которой едва доходила до уровня моих глаз. Её неестественно яркий макияж под светом люминесцентных ламп не давал усомниться в роде деятельности особы. Казалось, от одного взгляда на неё можно было подхватить сифилис.

– Не совсем… – сев вплотную ко мне и закинув стройную ножку мне на бедро, незнакомка прервала меня на полуслове.

Она поднесла пламя бензиновой зажигалки к подбородку, едва не подпалив кудри цвета агата, жадно втянула сажу никотина и протянула пачку в мою сторону.

– Не откажусь.

Первая затяжка за два года прожигала гортань, как в первый раз, нитью прошивая всё тело до кончиков пальцев. Никотин делал своё дело и делал его чертовски хорошо, моментально размывая шум скопившихся за плечами проблем. Жёлтый дым вонзался в нос и глаза, впитывался в волосы и хлопок рубашки.

– Не думал, что вы работаете на вокзалах.

– У меня выходной. Захватила билет на завтра. Я живу здесь, неподалёку, – голос её отдавал сухостью и хрипотой.

– Спасибо за сигарету, но у меня нет ни желания, ни денег на новые знакомства.

– Я же сказала, у меня выходной.

Я почувствовал неловкость и замолк. Незнакомка вглядывалась в тлеющий пепел, секунду за секундой опускавшийся к фильтру, краплёному помадой оттенка вермилион.

– Не хочешь проводить девушку до дома? В это время на улице столько уродов.

– Почему бы и нет, – встав, я подал ей руку.

– А ты джентльмен.

Она жила в десяти минутах ходьбы от вокзала. Солнце окончательно утонуло в горизонте, и улицы погрузились в свет с перебоями работающих фонарей. Прохлада снова снизошла к нам. Мы закурили ещё.

– Кира? Красивое имя. Подходит к твоему имиджу.

– Ты больной?! – едва сдерживая смех, она заехала мне сумкой по плечу.

– В последнее время я слышу это слишком часто.

Мы остановились, подойдя к небольшому домику, ограждённому клумбами и свежевыкрашенным деревянным забором.

– Не зайдёшь на чай? У меня лежит отличный портвейн!

– А к чаю что?

– Есть немного текилы и рома.

– А чай есть?

– Вряд ли.

– Ну что ж, ставь чайник.

Внутри дом выглядел меньше, чем снаружи, но тем не менее выделялся особым уютом и теплотой. На стене висело распятие, под которым у кровати располагался журнальный столик с довольно потрёпанными Ветхим и Новым Заветами. Я немного засомневался в роде деятельности Киры и, найдя в шкафу монашьи одеяния, точно бы попросил прощения за свои шутки (хотя скорее всего запутался бы куда больше). Но сомнения исчезли, как только я перебросил взгляд через кровать: с другой стороны стоял похожий столик с пустой бутылкой бурбона, переполненной пепельницей и парой-тройкой запечатанных (слава богу) презервативов.

– Я здесь где-то здравый смысл потерял, не находила? – я указал взглядом на весь этот натюрморт

– Ой, прости, сейчас всё уберу, – книжицы и старина Иисус направились прямиком в выдвижной ящик.

Сказать, что я опешил, – ничего не сказать. Она меня немного пугала, но мне определённо нравился её стиль.

Кира сняла туфли и без капли застенчивости, не обращая внимания на меня, переоделась в менее откровенный наряд: зелёное платьице домашнего покроя с подолом чуть длиннее прежней униформы.

– Чего ждёшь, бокалы – там, – она указала рукой на шкафчик небольшой барной стойки с гладко отполированными ручками.

Замешательство и робость во мне нарастали с каждой минутой. Ещё никогда мне не доводилось чувствовать себя так неловко.

Я подошёл к стойке и достал два бокала, окантованных трещинами чуть менее остальных. Там же я нашёл и портвейн с невыговариваемыми немецкими литерами. Мутная бордовая жидкость заполнила бокалы доверху, резкий запах спирта ударил в носоглотку.