Игорь Кокарев - Исповедь «иностранного агента». Как я строил гражданское общество

Разошелся, а они слушают и слушают! Хотя она все еще на моих коленях. Но как-то по-другому сидит, притихшая.

Потом был Каратау. Год промелькнул как дикий козел в степях казахских. Я прилетал, улетал, болтали по телефону. Два раза сводил ее в кафе на улице Горького, сидели в темном углу на втором этаже, вино, мороженое… Даже за руку не держал. Рассказывал, как когда-то про рейсы, теперь про степи в красных маках. Звал я с собой. Будешь, мол, степь писать, казахов учить живописи. Она смеялась:

– Откуда ты такой взялся?

А когда сдал уже экзамены во ВГИК, прописался в общежитии, позвонил ей. Она даже не удивилась, сказала, как будто не расставались:

– Есть билеты на Международный кинофестиваль. Фильм «Мост через реку Квай». Пойдем?

Тогда, уже сидя в зале Дома композиторов, я понял по-настоящему, из какой она семьи. Ну, отец композитор. Подумаешь. Ни его, ни мать ее я не видел. Нормальная девчонка. Выпить может. Слова знала, если что. Стали теперь встречаться по-взрослому. Она доставала билеты на недоступную простому смертному Таганку, на нас оглядывались ее знакомые: никто еще не видел ее с моряком. Костюм я себе так и не пошил, ходил в форме. И однажды она сказала как-то просто, будто о пустяке:

– Вот что, ты давай не уходи, живи здесь, – она имела в виду свою комнату. – Все равно родителей нет. Они в Японии на целый месяц. А Поля и так все знает.

О любви ни тогда, ни потом не было сказано ни слова. Когда я попытался как-то неуклюже выразить свои чувства корзиной цветов с романтической запиской, меня высмеяли. Кто отучил ее от сентиментов? Не знаю.

Поля, маленькая хлопотунья, деревенская простота и строгость – это ее няня, взятая в этот дом еще с довоенных лет. И ей хорошо известны все бывшие наташины женихи: и вальяжный поэт Игорь Волгин, и самоуверенный брат Майи Плисецкой Азарий, и ироничный Борис Маклярский, сын известного сценариста, автора знаменитого фильма «Подвиг разведчика». Моряк дальнего плавания ей нравился явно больше. Почему Наташа выбрала провинциала – идеалиста, удивлявшегося тому, что здесь давно никого не трогало? Кого волнуют сегодня комсомольские стройки? Какая-то неподвластная рассудку химия. Но она выбрала. Я бы не осмелился. Это Андрон Кончаловский мог позвонить по международному в Осло и сказать кинозвезде Лив Ульман:

– Я русский режиссер, хочу с вами встретиться.

А я кто? Наташа не похожа на Андрона, но в ней та же уверенность:

– Я дочь Хренникова и могу позволить себе брак по любви, – сказала она. Трудно не согласиться.

И сообщила отцу в Японию, что выходит замуж. Я соответственно – в Одессу. Мои в обмороке: с ума сошёл?

Родители вернулись, и ей – таки досталось от матери. Я не знал, куда деваться от стыда. Но ее отец позвал в кабинет, закрыл дверь:

– Не обращай внимания. Клара такой человек. Для меня главное: Наташа тебя любит. Значит, так тому и быть.

Так и остался я в ее комнате, хотя долгое время и выходить-то лишний раз опасался. Когда в доме были иностранные гости, тесть вежливо просил развести их после позднего ужина на его служебной машине. Развозил. Однажды, когда мы были одни дома, Наталья взяла за руку, усадила в гостиной, поставила пластинку:

– Слушай. Это «Как соловей о розе». Папина песня любви.

Я слушал сладчайшую мелодию: «Звезда моя, краса моя, ты лучшая из женщин…» и в эту минуту догадывался, что Наташа говорит музыкой отца что-то важное. Ей, далекой от сентиментальности, так было, наверное, легче, удобней и весомей сказать о своих чувствах. Но этого момента было достаточно, чтобы соединить нас на много лет. Нам было по 25 и родились мы с ней в один год, в один месяц и один день…

Я еще долго буду озираться вокруг себя, как бы запоминая незнакомую дорогу, на которую выбросила меня судьба к 25-ти годам. Москва, ВГИК, Наташа – это впечатления посильней заграничных, от которых заходилось когда – то сердце. Там, в тех рейсах, по чужим городам мы как по музеям ходили. Но всегда возвращались домой. А сейчас здесь, в Москве, стало быть, мой дом? Трудно было привыкнуть к этой мысли. Тем более, что и ВГИК и семья известного всей стране композитора не могли так вот вдруг стать привычным мне, родным домом. В мой дом, например, не могли бы запросто зайти великая, спокойно несущая свою славу первой певицы мира Мария Калас, или насмешливый и острый на язык легендарный Мстислав Ростропович с надменной красавицей Галиной Вишневской.

Не могла бы сесть за мой стол и Лина Ивановна, худенькая подвижная, многострадальная вдова композитора Прокофьева. А в этом доме она как член семьи. Когда Лина Ивановна вернулась из заключения, ТНХ выхлопотал ей пенсию и квартиру из фондов Союза композиторов. Прокофьев был его кумиром, и лично заботиться о Лине Ивановне он считал своим долгом. Меня она поразила тем, что однажды поставив рядом два стула спинками друг к другу, оперлась на них прямыми руками и подняла стройные ножки в прямой угол: