Игорь Кокарев - Исповедь «иностранного агента». Как я строил гражданское общество

Понятно, что они обо мне думают. Что ж, посмотрим еще, кто выиграл. И чье я занял место. Пока учился жадно, буквально давился знаниями, смотрел иногда по четыре фильма в день. Любой кусок глотал, как пес голодный, не жуя. Наверстывал упущенное. ТНХ интересовался моими первыми статьями во вгиковские сборники. Полистал как-то, вернул:

– Не пиши умно, пиши просто. Если не дурак, получится.

С тестем, Тихоном Хренниковым

Я помалкивал, а про себя думал, что он понимает в социологии? Оказалось, социология тут ни при чем. Он знал что-то большее и подсказывал ненавязчиво. Деликатный человек.

Хотя украинское словечко приймак, оно и в России приймак. Царапины на самолюбии возникают неожиданно. Наташа уже отдавила мне ногу под столом: оставь свои одесские шуточки! Так постепенно атрофировалось мое одесское острословие. Здесь шутили по-другому. Осторожно.

Незаметно для себя дневник свой забросил, потому что слово мое, раньше мне дорогое, потеряло свой вес. В разговоры о музыке, о концертах, об исполнителях или спектаклях мне и слова не вставить. Это сестра моя училась в одесской консерватории. А я в спортзал ходил, кольца, брусья, турник… Представить себе, как удается с одного прослушивания повторить наизусть целую симфонию, я не мог. А вот этот тщедушный мальчик, Павлик Коган из скрипичной семьи может. Ну, куда я со свиным рылом в калашный ряд?

Сосед наш Володя, глядя на мою, еще не старую, но стоптанную обувь как-то сказал:

– Знаешь что надо, чтобы туфли были всегда как новые?

– Ну, и что же? – спросил я, задетый замечанием.

– Надо иметь несколько пар – для города, для дачи, для работы, для выхода, для лета, для осени, для зимы. И носить соответственно. Вот как у меня. – И он показал полку с обувью… Важный совет.

Лето, когда родился Андрей, проходило на даче, на Николиной горе. Старый, кренившийся на бок деревянный дом несколько лет, не торопясь, поднимал Полин брат, алкаш с золотыми руками. «Крючок» звали его заглаза, таким он был весь скрюченным и невзрачным. Клара свозила на дачу в сторожку тюками, коробками, ящиками старые журналы и газеты. В сыром подвале стояли забытые всеми банки с разными солениями и вареньем. Сад, в котором когда – то были высажены десятки редких пород цветов, кустарников и плодовых деревьев, быстро дичал. Я как – то взялся за подступившую к самому дому бузину. Клара, приехавшая из города с очередным тюком старых газет и журналов, раз и навсегда поставила на место:

– Не твое, не трожь!

Спорить я не стал. И правда, не мое. Хотя можно было бы и не тыкать носом. Я вообще дачу, лес, грибы и всю эту северную экзотику в гробу видал. Мне б горячий песок и ласковое море до горизонта.

Полюбились лишь три сросшиеся, как сестры, молоденькие березки справа у крыльца. Они будут расти вместе с нашим сыном, которого мы уже ждали. Но, спустя годы и годы, вступив во владение дедовским имением, взрослый уже Андрей их спилит, не ведая, что творит. Почему-то станет особенно больно от того, что он даже никого не спросит. Я увижу осиротевшее, голое крыльцо, и семья окончательно уйдет-уплывет куда-то за голубой горизонт, чтобы уже никогда не вернуться. Это случится позже, почти тридцать лет спустя. А пока…

Округлившаяся Наташа пишет с балкона пейзажи вплотную подступающих к даче теплых, рыжих в лучах солнца высоченных сосен. Ходим на речку, песчаный пятачок у подножья Николиной горы, там роятся мелкие и средние дети известных родителей. За нашим забором – комсомольские дачи, где Павлов, первый секретарь ЦК ВЛКСМ, ходит по двору и стреляет от нечего делать из ружья галок. Иногда сюда наезжает к нашим соседям Михалковым Слава Овчинников. Автор музыки к фильму Бондарчука «Война и мир» – талант и разгильдяй в одном флаконе, любил бродить ночами вокруг дома и пугать беременную Наташу длинными завываниями в кромешной темноте:

– Ната-а-а-ша-а-а! А-у-у-у!..

Говорят, он вот так, шутя и играя, соблазнил юную японскую скрипачку – вундеркинда Йоко Сато, учившуюся в Московской консерватории. Ее привез из Японии Тихон Николаевич как редкую птицу. Она и была такой, всегда готовой взлететь и исчезнуть. А Слава… Что с него взять? Шалопай. Может, сам и распускал такие слухи. Я же ощущал за его вечной бравадой желанную свободу от всяческих шор, включая, я думаю, и от идеологических и от нравственных. Хорошо, что он реализовался в музыке, а не в политике…