Марина Болдова - Клетка

– Если наследник Курлин-старший, то его сын… но ты же говоришь, что он ничего не знает!

– Или делает вид, что не знает. И есть еще, на всякий случай, его мать.

– Остается выяснить, откуда они могли узнать о завещании.

– Если оно существует.

– Да, – Беркутов отложил ложку, вытер губы салфеткой и встал. Как-то незаметно, за разговорами, Галина разогрела ему суп, он быстро опустошил тарелку, начисто забыв о нарезанной докторской колбасе. В кармане куртки зазвонил мобильный. Его водитель, отобедавши дома, как и его начальник, уже подогнал машину к подъезду.

Она шла по улице и ругала себя. И Роговцева. И Зотова. Себя – за то, что идет к Зотову, Роговцева – за то, что напился, Зотова – просто так, за компанию. Хотя он виноват больше других. Виноват, что не любит. Надежда была уверена, что Зотов не мог не заметить, что она… За столько-то лет общения! Стоп! Но тогда получается, что и ее муж не мог не замечать ее нелюбви к нему. Но ей было уже все равно. Она вдруг почувствовала себя старой. И то, что впереди ничего нет. Пока они с Роговцевым терпели друг друга, растили дочь, замуж ее выдавали, срослись сами. В единое целое, не раздробишь, не порежешь. Больно. Но у каждого была еще одна жизнь, отдельная от той, общей. Роговцев жил где угодно, и, как она подозревала, с кем угодно, мотаясь по стране и этому чертовому Афгану, отнявшему у него здоровье и научившему его пить. Пить много хмельного, чтобы быть хмельным. А она жила без него в своих фантазиях. Придуманная жизнь с придуманным Зотовым.

Надежда перевела дух только у знакомого подъезда. Она, оказывается, почти бежала, задыхаясь от прихваченного легким морозцем воздуха. В горле запершило, то ли от начинающейся простуды, то ли от волнения. Нажимая на кнопку звонка, она смотрела на свою дрожащую руку и пыталась успокоиться.

– Привет! – Зотов, в спортивном костюме, но почему-то в ботинках, наклонился к ней, чтобы, как обычно, получить традиционный поцелуй в щеку.

– Ты почему в ботинках? – вместо ответного приветствия спросила она.

– А! Мусор выносил.

От этого простого действа, от его домашнего, небритого вида, от его какой-то незнакомой будничности, она чуть не расплакалась. Ей стало его одновременно и жалко и обидно за себя, за такую, ему чужую.

– Что Роговцев?

– Надь, спит он. Я же сказал. Не нужно было приходить, прости. Ну, проспится до завтра, домой придет. Он просто не хотел тебе на глаза показываться.

– Да, ладно! На самом деле, я пришла к тебе. Давай, Леша, поговорим один раз.

– Давай поговорим, – Зотов немного растерялся.

– Согрей чаю, что ли. Есть чай у тебя?

– Конечно, я сейчас, – Зотов повесил пальто Нади на вешалку и, быстро переобувшись в тапочки, пошел в сторону кухни.

– И что, нравиться тебе одному?

– Не жалуюсь, – Начало разговора его насторожило. «Вот только воспитывать меня не нужно, взрослый мальчик я уже», – подумал он.

– Ты бы хоть меня позвал, я бы вымыла тут все.

– Я и сам не без рук. Надь, ты, о чем сейчас? Или это так, предисловие?

– Роговцев теперь, если начал пить, не остановится. А у меня сил нет с ним бороться. Были, были, а теперь вот нет. И Лилька расстроится!

– Поговори с ней, может быть она сможет на него повлиять.

– У нее своя жизнь, Леша. Она ребенка ждет. Что я к ней со своими проблемами полезу.

– Я тебе могу чем-нибудь помочь?

– Можешь, Зотов. Только вот сейчас не говори, что ты ничего не замечал!

– Ты о чем?

– Я о тебе, Леша. О тебе и о себе.

Зотов совсем растерялся. Боясь до конца поверить в то, о чем подумал, он открыто посмотрел на Надежду.

– Надя, давай просто прекратим этот разговор.

– Ты жесток.

– Нет. Еще не поздно оставить все, как есть.

– Как есть, уже не будет. Ты что, не понимаешь? Я видеть больше не могу Роговцева! Я не хочу с ним жить, я не хочу с ним спать, я не хочу с ним вместе растить нашего внука. Я ничего не хочу.

– Но, боюсь, я тебе его заменить не смогу.

– Не захочешь, ты это пытаешься сказать?

«Что за черт! Комедия положения. Или трагедия? И какие слова я должен сейчас произнести по сценарию?» – в нем уже просыпалось раздражение. Он вдруг не к месту вспомнил Арину, ее покрасневшие щеки, ее смущение, ее неумение сказать ему «люблю». Она не могла вот так, открыто. И это его умиляло до слез.

– Ответь, ответь ей, – Роговцев, покачиваясь, стоял в дверях кухни. Зотов, который сидел на стуле и смотрел в это время в пол, его не заметил. Надежда даже не оглянулась на голос мужа.