Тамара Земляная - Дом, в котором нет никаких подвалов

Он знал – где-то очень глубоко внутри – что так и будет, что ему суждено упасть, как каждому человеку рано или поздно придется умереть. Какая-то его часть отчаянно желала этого, но другая с животным ужасом умоляла идти строго посередине и не глядеть вниз. Он шел и шел, и неожиданно прямо перед ним возникла дверь: обычная, домашняя, деревянная, с потертой латунной ручкой. Она стояла так, как будто вела в никуда.

Он открыл дверь, шагнул вперед – лестница пропала. Ланс оказался в церкви – вернее, в подвале, который переоборудовали под церковь. Сначала ему показалось, что подвал пуст, но вдруг начали появляться люди.

Длинные ряды скамеек были заполнены людьми, а чуть впереди, на возвышении, стояли и держались за руки Тевас и Летти. На нем был фрак, на ней – золотое платье. Ее волосы были уложены в замысловатую прическу, которая венчалась фатой, уже откинутой с лица.

Наверху, на клиросе, ровным рядом стояли Гостьи – все они были маленькими, белыми, с темными волосами. Каждая была пронзительно похожа на Летти: словно ее портрет по одному лишь словесному описанию рисовали разные художники. У каждой Гостьи было перерезано горло, и кровь – необычайно алая, как будто только что пролитая – застыла на шее. Они пели – этими перерезанными горлами, этими сорванными голосами.

– Ну наконец-то! – радостно воскликнула Летти, сбежала с возвышения, схватила его за руки, как в детстве, и поволокла за собой.

Тевас сказал:

– А, вот и ты, славно! Мы уже заждались!

– Все ли готово к свадьбе? – спросила Летти, с восторгом глядя на отца.

– Все готово, ангел мой, – сказал отец, и наклонился к ней, коснулся ее белых губ своими покореженными губами. Она отстранилась и сказала игриво, притворно-грозно:

– Погоди!

– Верно… Надо попросить благословения, – сказал отец.

Он подошел к женщине, укрытой одеялом. Она была неподвижна, и Ланс задался вопросом – как же дышит она сквозь плотную ткань. Отец откинул одеяло, и оказалось, что женщина давно умерла: платье было натянуто на скелет. Кое-где еще осталась кожа и плоть, а нижняя челюсть отвисла так, что казалось, что женщина кричит изо всех сил. Пальцы ее были узнизаны кольцами, и с шеи свисало, путаясь в ребрах, серебряное ожерелье. Платье на ней было золотое, точно такое же, как на Летти.

Тевас улыбнулся ей и сказал:

– Ты благословляешь нас, жена?

Тишина была ему ответом. Тогда Тевас оглянулся на гостей, и спросил:

– Она сказала «да», все слышали?

Гул одобрения поднялся среди приглашенных, кто-то выкрикивал истерично, что иначе и не могло быть, кто-то объяснял – подробно, занудно, с экскурсами в историю – что женится отцу на дочери – это самый лучший, самый выгодный брак. Ланс оглянулся затравленно, и, словно в ответ на его несогласие, хор Гостий запел с вершины:

– Слава тебе, бог Гименей, ты, что обручаешь невесту с женихом…

– Ты не можешь жениться на ней! – крикнул отцу Ланс.

– Почему же нет? – с удивленными интонациями Крейга, переспросил Тевас, – Не за тебя же ей выходить! Покажи свои синяки, Летти!

Она оттянула рукава, обнажила руки – они были сплошь покрыты черными синяками, так, что и просвета не оставалось.

– Все равно ты не можешь жениться на ней, потому что она твоя…

– Ты принес нам свадебный подарок? – вдруг перебила его Летти, и голос у нее был доверчивый, радостный, как у ребенка.

Ланс замешкался, ему вдруг стало очень стыдно, что он забыл о подарке, нельзя приходить на свадьбу нежеланным, незваным, с пустыми руками. Он похлопал себя по карманам, но там было пусто, и он не знал, куда деваться от неловкости.

Летти словно все поняла и сказала нежно:

– Это ничего, что ты забыл. Мы все равно тебе рады.

Отец вдруг достал из кармана золотой пояс, опоясался им поверх фрака, и требовательно спросил у Летти:

– Я красив?

– Ты – самый красивый мужчина на свете, – с придыханием сказала Летти. Она казалась по-настоящему влюбленной, счастливой, словно говорила отцу: возлюбленный мой! Было пусто мое сердце, но я принесу тебе любовь и верность, были пусты мои руки, но я принесу тебе ягод в ладонях, было пусто мое чрево, но я принесу тебе младенца в подоле.

Ланс закашлялся.

Летти подошла к нему, улыбаясь зовуще и нежно, встала между ним и отцом. Постояла, лукаво глядя на него, и вдруг оттянула вниз золотой корсет, обнажая высокую, девичью, белую грудь. Он вдруг четко понял, что она девственна, что ни один мужчина не касался еще ее груди, и ему страстно захотелось быть первым, опередив отца.