Тамара Земляная - Дом, в котором нет никаких подвалов

Дальше будет боль.

И кровь.

И снова, по кругу, боль – без конца!

Она, задыхаясь, забилась в этих страшных руках, чувствуя животный ужас, страх кролика перед удавом, страх быка, которого будут забивать, но руки почему-то разжались, она повернулась и увидела встревоженного Ланса, который что-то говорил ей.

– Не трогай меня! – закричала она, умирая от ужаса, – Никак! Никогда! Не прикасайся ко мне!

Она выбежала, всхлипывая, с кухни, и, прежде чем упасть на кровать, защелкнула задвижку своей комнаты.

Прошла неделя. Они общались друг с другом вежливо, но несколько отстраненно: Летти думала, что ей будет от этого легче, но почему-то было больно. Неужели она так привыкла пользоваться его теплом, поддержкой, любовью, не давая ничего взамен? Чужое обожание – мощный наркотик…

Воскресным вечером, когда по телевизору шёл матч по регби, а Летти сидела, свернувшись в кресле, и читала книгу по истории медицины, он спросил у неё, не отводя глаз от экрана – примерно так, как просил бы передать соль:

– Почему Крейгу можно тебя касаться, а мне нельзя?

– Он мой парень, а ты мой брат.

Он повернул голову к ней, и она увидела, какие у него широкие зрачки – в гостиной было полутемно. Он сверлил ее этими огромными зрачками, и ей казалось, что из них изливается тьма:

– Другие братья целуют своих сестёр, они обнимают их. Друзья прикасаются к своим друзьям. Мужчины, даже при знакомстве, жмут руки друг другу! Я видел, я специально смотрел. Я смотрел на всех, кого только мог найти. Люди касаются друг друга. Почему мне нельзя тебя касаться? Назови мне настоящую причину.

– Не заставляй меня, – замялась она, но любое ее колебание в последнее время он почему-то расценивал, как приглашение надавить. Он делал это неосознанно, просто видел и знал, что, когда ей нужно, она может быть невероятно тверда с ним и даже жестока к нему.

– Скажи мне, Летти.

– Ты похож на него.

– На кого?.. – и страшная тень отца снова возникла над ними, нависла так, как будто никогда их не покидала. Его голос просел, – Нет… Нет!

– Внешне, – неловко запинаясь, пробормотала Летти, – Чем ты старше, тем больше ты похож на него. У тебя его прищур, его разворот плечей, его прическа, даже то, как ты пьешь чай… Прихлебываешь. Дуешь. Это его жесты.

– Нет, – беззащитно и потерянно сказал он, – Я не похож на него. Я совсем не как он.

– Внешне! Только внешне, Ланс. Но… Ты прикасаешься, как он. Это больше, чем я могу вынести.

Ланс потрясенно молчал, и она отвела взгляд: смотрела в пол, в сторону, в потолок, куда угодно, только не на него. Она чувствовала себя виноватой за то, что сравнивает отца и сына. Летти долгое время пыталась примириться, но у нее не получалось. Она вздрагивала каждый раз, когда видела его тень, когда смотрела на его подбородок. Она понимала, что для Ланса ужасна мысль о сходстве с отцом, что для него оскорбительно предположение о похожести. Она также догадалась, что Ланс тоскует по прикосновениям, как тосковали некоторые пожилые люди в шелтере, в котором она провела год. У них было всё: уход, личные вещи и пространство, книги и журналы, дела, которыми можно было заняться. Но им не хватало прикосновений, и Летти иногда просто брала их под руку при прогулке по лесу, прилегающему к зданию. Они все любили её за это, хотя ее история людей поначалу отпугивала: беременная восемнадцатилетняя девушка… Она не хотела лишать Ланса этого, а он был пока слишком нелюдим для того, чтобы самому, с чужим человеком, преодолеть этот барьер. Поэтому она примирительно сказал:

– Давай договоримся так: я буду тебя касаться, а ты будешь делать это, только если я прямым текстом скажу. Я обещаю, что буду делать это часто.

– Ты сказала очень серьезные слова, мне нужно над этим всем подумать.

– Это не про тебя! Это про него. Ты не виноват, что похож на него! Как я не виновата, что похожа на маму…

– Ты ни в чем не виновата, – сказал он серьезно, – И я обещаю тебе не касаться тебя, если ты не скажешь.

Тогда:

Хуже стало, когда они подросли.

Летти – со всей генетической беспощадностью, со всей мягкостью и пламенем в больших карих глазах, со всей мраморностью кожи и тонкой статью – стала походить на мать. Это было страшно для нее, мучительно для Ланса и слишком дразняще для Теваса.

Однажды отец поднялся к ним, на третий этаж: он редко это делал.