Васкен Берберян: Дети разлуки

Однажды вечером я увидел, как мои родители пили мосхуди, белое вино, обычное в Патрах, и произносили тосты. Казалось, что их отношения улучшились. Они праздновали долгожданное событие – конец войны .

Папа попросился провести ночь дома, и мама, как всегда, постелила ему на полу тюфяк. «Здесь лягу я», – заявил я в искреннем порыве нежности, надев пижаму. Мне было почти семь лет, я был здоров, и мне казалось несправедливым и невежливым заставлять бедного отца спать практически на земле. Впервые с тех пор, как я себя помнил, мои родители легли в одну постель .

С возрастом я открыл для себя прелесть чтения. Я ходил в школу диаспоры, в которой преподавали армянский, греческий и английский. Учителя говорили маме, что я очень способный и если буду продолжать в том же духе, то можно надеяться, что меня отправят учиться в престижное учебное заведение, такое как колледж мхитаристов в Венеции или колледж Мелконяна на Кипре. Моей любимой учительницей была Люси, англичанка, к которой моя мама была очень привязана. Она научила меня латинскому алфавиту и подарила маленький англо-греческий словарик. За несколько месяцев я научился читать и переводить целые абзацы из книги рассказов «Отважный молодой человек на летающей трапеции» Уильяма Сарояна, американского писателя армянского происхождения, которого ты, конечно, знаешь. Но Люси немного погодя вышла замуж и вернулась в Лондон, откуда слала нам длинные письма, которые мама читала вслух. Это были редкие моменты, когда она улыбалась и была счастлива .

Однажды папа торжественно объявил нам, что мы репатриируемся, то есть возвращаемся в нашу любимую Армению. Это был 1947 год, война уже два года как закончилась, и, казалось, воздух и тот был напоен неудержимым оптимизмом. Пережившие войну люди строили планы на будущее, смотрели с надеждой вперед. Гигантская пропагандистская кампания была развернута во всех армянских диаспорах Европы, и особенно в Греции. Ею руководил лично Сталин с благословения Церкви и Всеармянского благотворительного союза – организации, основанной могущественной американской диаспорой и призванной сохранять армянскую идентичность и культуру в мире. Многолетняя мечта отца могла наконец осуществиться. «Жизнь дает нам последнюю возможность», – сказал он маме. Мы только что закончили обедать, и чудесный запах оладий наполнял наш крошечный дом. Мама с сомнением качала головой, пока мыла тарелки, размышляя о том, стоит ли бросать то немногое, что у нас уже есть, что мы смогли построить, ради того, чтобы вернуться в Армению .

В ту ночь я проснулся и слышал, как отец, лежа в кровати, шептал маме: «Оставим все в прошлом, эту дыру, отчаяние и грусть, которые преследуют нас всю жизнь. Я уверен, что на родине все будет по-другому. Я хочу, чтобы у тебя было счастье, которого я не смог дать тебе в этой стране. Сатен, любовь моя, прости меня», – говорил он и плакал, пока моя мать наконец-то обнимала его .

Двадцать второго июля из нашего городка Патры отправился караван в афинский порт Пирей, где его должен был ждать советский корабль, чтобы перевезти репатриантов на родину. Отец продал швейную машинку и даже свое обручальное кольцо, чтобы собрать деньги на билеты. Он вернулся домой совершенно разбитый, сказав, что зашел на кладбище, чтобы попрощаться со своим отцом Торосом-ага и Люссией-дуду, повитухой, которая помогла маме разродиться. Уезжать из лагеря было мучительно больно, намного больнее, чем мы думали. Я не знал, что взять с собой, а что оставить, и наконец решил взять только книгу Сарояна, чтобы скоротать время в пути. Мама, напротив, собрала все, что могла, удивившись, как все домашние пожитки уместились в двух фибровых чемоданах. Потом она посмотрела вокруг, не забыла ли чего, и вдруг разрыдалась, увидев в углу четыре доски, которые когда-то были моей люлькой .

– Мама, почему ты плачешь? – шепнул я ей на ухо .

А она била себя в грудь рукой, царапая ногтями кожу .

Утром в день отъезда я попрощался с друзьями, семьи которых решили остаться. Я всех их обнял, даже тех, кто не был мне симпатичен, осознав в тот момент, что на самом деле они были мне как братья и что все эти годы я напрасно чувствовал себя одиноко .

– Напиши, как только приедешь, – закричали они, когда поезд, лязгнув, тронулся и локомотив издал жалобный гудок .

В Пирее нам пришлось ждать корабль больше двадцати дней, устроившись в палатке, как цыгане, на портовых причалах. Нас было больше тысячи, прибывших со всех концов Греции. И вот одним туманным утром мы заметили очертания корабля с надписью «Чукотка» в носовой части и на борту. Мы взошли на борт корабля, приободрившись и повеселев. Многие плясали на палубе, уверенные, что жизнь теперь пойдет как надо .