Амели Нотомб - Аэростаты. Первая кровь

Les Aérostats © Editions Albin Michel – Paris, 2020

Premier Sang © Editions Albin Michel – Paris, 2021

© И. Кузнецова, “Аэростаты”, перевод на русский язык, 2022

© И. Стаф, “Первая кровь”, перевод на русский язык, 2022

Я еще не знала, что Доната принадлежит к категории людей, обиженных на весь белый свет. От ее упреков мне делалось стыдно.

– Как можно оставлять ванную комнату в таком виде!

– Прости! Что не так?

– Я ни к чему там не прикасалась. Ты должна сама осознать.

Я отправилась в ванную посмотреть. Ни лужи на полу, ни волос в сливном отверстии.

– Не понимаю.

Она со вздохом подошла:

– Ты не задернула занавеску душа. Как она, по-твоему, высохнет, если висит гармошкой?

– А, да.

– И не завинтила флакон шампуня.

– Но это же мой.

– Ну и что?

Я послушно завинтила то, что называла про себя не “флакон”, а просто “шампунь”. Мне определенно не хватало утонченности.

Ничего, Доната меня научит. Мне всего девятнадцать лет. А ей двадцать два. Я была в том возрасте, когда эта разница еще кажется значительной.

Постепенно я заметила, что она так ведет себя практически со всеми. Я слышала, как она по телефону обрывала собеседников:

– Вы считаете нормальным говорить со мной в таком тоне?

Или:

– Я не позволю так со мной обращаться.

И бросала трубку. Я спрашивала, что случилось.

– По какому праву ты слушаешь мои телефонные разговоры?

– Я не слушала, я слышала.

Когда я первый раз воспользовалась стиральной машиной, разыгралась целая драма.

– Анж! – закричала она.

Я явилась, готовая к худшему.

– Что это такое? – спросила она, указывая на белье, которое я развесила, где сумела.

– Я прокрутила машину.

– Мы тут не в Неаполе! Суши свои вещи в другом месте.

– А где? У нас ведь нет сушки.

– Ну и что? Разве я развешиваю белье где попало?

– Тебе можно.

– Не о том речь. Это безалаберность, пойми. И не забывай, что ты в моем доме.

– Я же плачу за проживание, разве нет?

– Ах, значит, раз платишь, то можешь творить что угодно?

– Нет, серьезно, как я, по-твоему, должна поступать с мокрым бельем?

– На углу есть прачечная. С сушкой.

Я усвоила информацию, твердо решив больше никогда не пользоваться ее стиральной машиной.

Довольно скоро мы добрались вообще до параллельной вселенной.

– Объясни, будь добра, зачем ты переложила мои кабачки?

– Я не перекладывала твои кабачки.

– Не отпирайся!

Это “Не отпирайся!” насмешило меня.

– Ничего смешного! Пойди посмотри.

Она показала мне в холодильнике кабачки, лежавшие слева от моей брокколи.

– Ах да, – сказала я. – Мне пришлось их подвинуть, чтобы положить брокколи.

– Вот видишь! – воскликнула она, торжествуя.

– Мне же надо было куда-то положить брокколи.

– Но не в мой ящик для овощей.

– А другого нет.

– Ящик для овощей принадлежит мне. Не смей его открывать.

– Почему? – тупо спросила я.

– Это слишком интимно.

Давясь от смеха, я бросилась к себе в комнату, чтобы не расхохотаться при ней в голос. Однако она была права: ничего смешного. Доната оказалась феерической занудой, но деваться некуда: пытаясь снять комнату, более выгодного варианта я не нашла. Мои родители жили слишком далеко от Брюсселя, чтобы я могла кататься туда-сюда.

В прошлом году я ютилась в жалкой конуре в студенческом общежитии для будущих филологов: ни за какие блага мира я бы не вернулась в это логово, где моим соседом был тошнотворный дебил и где даже в его отсутствие стоял жуткий гвалт и днем и ночью, я не могла там ни спать, ни заниматься, что для студентки большая проблема. Не знаю, каким чудом я сумела окончить первый курс, но не собиралась так рисковать в дальнейшем.

У Донаты я жила в отдельной комнате. Вирджиния Вулф глубоко права: нет ничего важнее [1] Намек на эссе “Своя комната” (1929), где Вирджиния Вулф утверждает: если женщина собирается писать книги, ей нужны средства, чтобы не голодать, и отдельная комната. (Здесь и далее – прим. перев.) . Пусть не самая шикарная, комната эта была для меня такой роскошью, что я соглашалась терпеть все бесчинства Донаты. Она никогда ко мне не заходила – не столько из уважения к моему личному пространству, сколько из брезгливости. В глазах Донаты я воплощала “молодежь”: когда она обо мне говорила, у меня возникало впечатление, будто я какая-то уличная оторва. Стоило мне прикоснуться к чему-то из ее вещей, как она тут же швыряла это в корзину с грязным бельем или в помойку.