Рафел Надал - Проклятие семьи Пальмизано

– В детстве я всегда представляла, что я Красная Шапочка, а ты – отец и мать одновременно, – сказала Джованна, с нежностью глядя на тетю. – Бабушка была больной бабушкой из сказки… А этот несчастный Франко – смешной волк, который всегда все делал невпопад.

– Как видно, мне в сказке не нашлось места, – заметил Витантонио.

– Ты был охотник, который нас спас!

У Донаты вдруг начались судороги, и Витантонио с Джованной хотели отнести ее в постель. Доната отказалась:

– Я хочу побыть здесь, с вами.

На шее и ногах у Донаты появились новые ожоги и волдыри. Дыхание участилось, но вдохи были неглубокие, и легким не хватало воздуха. Из носа пошла кровь. Веки совсем опустились, глаза болели все сильнее. Она легла на пол, прислонилась к стене и взяла Джованну за руку. Витантонио подложил ей под спину подушку. Наконец Доната уснула.

– Как же она страдает! – сказала Джованна в слезах.

Джованна и Витантонио были очень напуганы и всю ночь не сомкнули глаз, боясь пропустить какой-нибудь знак, что больной стало лучше или хуже. Наконец Джованна тоже заснула. Ей приснилось, что она Красная Шапочка, только теперь лес кишел свирепыми волками, и они не были такими неуклюжими, как Франко в детстве, сейчас волки были одеты в коричневые и черные рубахи, а в лапах у них были красные знамена со свастикой.

Витантонио с нежностью смотрел на Джованну. Он положил руку ей на живот как раз в тот момент, когда мать проснулась. Доната мучилась от боли. Она вся дрожала, обливаясь холодным потом и изнывая от жажды. Витантонио встал, чтобы принести воды, а когда вернулся, увидел, что мать стала еще бледнее. Он взял ее руку и нащупал пульс: сбивчивый. Дыхание участилось так, словно она уже отчаялась глотнуть хоть немного воздуха.

Витантонио осторожно погладил уже заметно округлившийся живот Джованны и перевел взгляд на проявлявшиеся все сильнее ожоги матери. Выглядели они зловеще, и Витантонио посетило нехорошее предчувствие: одна жизнь начиналась, но другая постепенно ускользала.

– Дай прикоснуться к тебе, – сказала мать, проводя пальцами правой руки по лицу Витантонио.

Ее рука дрожала. Она чувствовала, что силы оставляют ее, но еще смогла найти глаза и губы сына и нежно погладила их. Затем провела пальцами по его щеке и опустила руку на левую ключицу – она искала родинку. Нащупав сердце Пальмизано, она с улыбкой провела по нему пальцами. Это была ее последняя улыбка.

– В день, когда твой отец открылся мне в своих чувствах, он взял мою руку, осторожно провел ею по красной родинке на своей груди и серьезно сказал: «Теперь мое сердце принадлежит тебе». И я поняла, что Вито Оронцо Пальмизано станет моим мужем.

Последним усилием Доната приблизилась губами к родинке и поцеловала ее. Затем попыталась еще что-то сказать, но голос едва слышался, заглушаемый отчаянным хриплым дыханием. Витантонио наклонился к губам матери.

– Береги Джуаннин – как жену или как сестру! Но не давай ее в обиду. Я поклялась ее матери.

«Если родятся мальчик и девочка, то, когда вырастут, мы их поженим!» – сказала Франческа, узнав, что обе они беременны.

Доната откинулась назад, чтобы в последний раз взглянуть на Витантонио. Веки у нее опухли, глаза отекли, и она уже не могла открыть их. Она снова коснулась руками лица сына.

– Нам было непросто, сынок, – произнесла она слабым голосом, – но, кажется, мы обманули судьбу. Если начать все заново, я ничего бы не изменила.

Это были последние слова Донаты. Она уронила голову на родинку в форме сердца, и Витантонио понял, что потерял свою мать.

Джованна и Витантонио всегда знали, что отличаются от остальных. Отцы у них погибли на войне еще до их рождения, и им едва исполнилось четыре, когда похоронили Франческу, первую из тех двух женщин, что стали для них матерями. Может быть, поэтому с детства у них развился инстинкт, делавший их сильнее других, – некая сила, непонятно откуда бравшаяся, которая до тех пор всегда помогала им легко преодолевать все невзгоды. Но эта смерть, теперь, была не такой, как все предыдущие. Они не были к ней готовы, ведь это они рисковали жизнью на войне, особенно во время диверсий в тылу врага, а Доната работала медсестрой в больнице и была как будто бы вне опасности. Второй раз в жизни у них умирала мать, и перенести это горе было выше их сил.

Почувствовав, что мать замерла у него на груди, Витантонио не сдержал яростного вопля – как тот, который Доната издала в хижине Рузвельта, когда он сказал ей, что идет на войну. От крика в испуге проснулась Джованна – проснулась, чтобы узнать, что тети нет больше с ними. Они обнялись и обняли Донату, устроив своеобразное бдение над покойной.