Лусиа Берлин: Руководство для домработниц (сборник)

Степенные домохозяйки, закаленные фронтиром, приходили расфуфыренные. Домашняя химическая завивка (продавались такие наборы “Тони”), румяна, туфли на шпильке. Мужчины были суровые трудяги – скотоводы или шахтеры, выросшие в годы Великой депрессии. Серьезные, трудолюбивые, богобоязненные. Мне очень нравилось смотреть на лица шахтеров. Мужчины, которых я видела после смены чумазыми и осунувшимися, тут были румяные и беспечные, визжали “Ай-яй-яй-яй!”, потому что все не только танцевали, все пели и орали. Иногда мистер и миссис Уилсон, пролетая мимо в танце, немножко замедляли темп, спрашивали, запыхавшись: “Ты не видела Дот?”

Мама Уилли приезжала на танцы с подругами. Она всегда танцевала, всегда была в красивом платье, с высокой прической, крестик, висевший у нее на шее, так и летал. Она была молодая и красивая. И строгих правил. Когда звучал медляк, она не прижималась к партнеру. Не выходила из амбара к пикапам. Нет-нет, я сама таких вещей не подмечала. Но все женщины из Патагонии подмечали и говорили об этом, чтобы ее похвалить. И добавляли, что она недолго останется вдовой. Когда я спросила Уилли, почему он никогда не ходит на танцы, он сказал, что танцевать не умеет и вообще… надо за маленькими смотреть. Но другие дети бывают на танцах, почему бы и им не поехать? Нет, сказал он. Его матери нужно развеяться, иногда отдохнуть от их оравы.

– Ну, а тебе?

– Я не очень-то и стремлюсь. Не подумай чего, я собой не жертвую. Я тоже хочу, чтобы мама нашла нового мужа, не меньше, чем она сама хочет, – сказал он.

Если в город заезжали мастера алмазного бурения, на танцах становилось еще веселее. Не знаю, есть ли еще в наши дни мастера алмазного бурения, но в те времена они считались людьми особенной породы. Обычно они въезжали в поселок вдвоем – каждый на своем автомобиле, под рев моторов, в облаке пыли, на скорости девяносто миль в час. У них были не пикапы, не какие-то там обыкновенные седаны, а изящные двухместные авто, покрашенные глянцевой краской, которая сияла даже под слоем пыли. В отличие от скотоводов и шахтеров, эти мужчины не носили джинсовку и хаки. Ну, может, и носили, когда спускались в шахты, но в дороге или на танцах они были в темных костюмах и шелковых рубашках, в галстуках. Волосы у них были длинные, уложенные в кок, они отращивали длинные бакенбарды, иногда – усы. Хотя я видела их только на Западе, на шахтах, их машины были, судя по номерам, зарегистрированы в Теннесси, Алабаме или Западной Вирджинии. Приезжали они не больше чем на неделю, вскоре срывались с места. “Им платят больше, чем нейрохирургам”, – говорил мой отец. Если ничего не путаю, именно они вскрывали хорошую жилу или вообще отыскивали жилы. Во всяком случае я точно знаю, что ценили их высоко, что работа у них была опасная. По ним чувствовалось, что это люди опасные и, как я теперь понимаю, сексапильные. Невозмутимые, надменные, они излучали ту же ауру, что и матадоры, грабители банков, питчеры. В амбарах всем женщинам – и старым, и юным – хотелось потанцевать с мастером алмазного бурения. Мне хотелось. А мастерам всегда хотелось танцевать с матерью Уилли. Чья-нибудь жена или сестра, перебрав лишнего, непременно уходила из амбара с заезжим мастером, и тогда разгоралась кровавая драка, все мужчины выбегали наружу. Драки всегда кончались тем, что кто-нибудь стрелял из ружья в воздух, и мастера алмазного бурения молниеносно уносились в ночь, а раненые кавалеры с распухшими челюстями или подбитыми глазами возвращались на танцы. И оркестр играл что-нибудь вроде “Ты мне изменяла слишком часто, наступил последний раз” [305] Песня Дженни Лу Карсон, стала хитом 1945 года. .

Однажды в воскресенье мистер Уайз повез меня и Уилли на шахту – посмотреть наш прежний дом. И тогда, почуяв аромат папиных роз “Мистер Линкольн”, прогулявшись под старыми дубами, я затосковала по этому дому. Всюду, куда ни глянь, – скалистые утесы, видно долины насквозь, и гору Болди тоже. По-прежнему летают ястребы и сойки, и шкивы на комбинате издают прежний звук – “тикки-тик”, как барабан и тарелки. Я затосковала по своим родным, глотала слезы, но все-таки расплакалась. Мистер Уайз обнял меня, сказал, что не надо переживать, вот закончится учебный год, и тогда, наверно, я к ним уеду. Я посмотрела на Уилли. Он дернул головой, указывая мне на олениху и оленят, которые глазели на нас, стоя в нескольких футах. “Они не хотят, чтобы ты уезжала”, – сказал он.

В общем, я бы, наверно, уехала в Южную Америку. Но в Чили произошло ужасное землетрясение, национальная катастрофа, и вся моя семья погибла. Я осталась жить в Патагонии, штат Аризона, у Уилсонов. Окончила школу, получила стипендию в Аризонском университете, стала учиться на журналиста. Уилли тоже получил стипендию, стал двойным бакалавром – по геологии и по истории искусства. После вручения дипломов мы поженились. Уилли устроился на шахту “Тренч”, а я работала в “Ногалес Стар”, пока не родился наш первенец Силвер. Мы жили в красивом старом саманном доме миссис Бусингер (ее тогда уже не было в живых) высоко в горах, в яблоневом саду в окрестностях Харшо.