Наталья Миронова - Синдром Настасьи Филипповны

В подробности Нина решила не вдаваться.

— Все равно это было подло с ее стороны, — нахмурился Никита. — Она могла сказать тебе, что на нее давят. Черт, она могла сказать Павлу!

— Эта женщина ее разжалобила. Наговорила ей с три короба. Мол, посещение этой свадьбы скажется на карьере ее сыновей.

— Но это же абсурд! Они уже были на свадьбе, когда она приперлась!

— Матери часто совершают абсурдные поступки, — робко возразила Нина.

— Чушь! Плевать ей на сыновей! Она просто хотела отравить настроение Феликсу. А если бы удалось, то и всей компании. Ладно, черт с ней. Скажи лучше, как ты поступишь с Тамарой.

— Сожгу на костре, как Савонаролу. Чего ты от меня хочешь? Мы дружим с первого класса! Я ей уже сказала все, что о ней думаю. Только об одном тебя прошу: не говори Павлу.

— Думаешь, он не знает? Может, не знает об этой конкретной истории, но, уверяю тебя, он не слепой.

— Ладно, давай не будем об этом. Столько хорошего случилось! Я так рада за Юлю! И за Эллу Абрамовну! Они выстрадали себе счастье. Хоть бы у Юли все получилось!

У Юли все получилось. Она прилежно занималась с Галыниным, подготовила репертуар для выступления перед приемной комиссией. Труднее всего ей давалась басня: у нее не было задатков характерной актрисы.

— Не волнуйтесь, — сказал Галынин. — Может, до басни еще и не дойдет.

— А говорят, басню первым номером спрашивают!

— Нет, первым — любой отрывок по вашему выбору. Мы должны их потрясти, тогда басню не спросят. А даже если спросят, это уже не будет иметь значения.

На всякий случай он выбрал для нее патриотическую басню «Волк на псарне», требующую минимума характерности, и Юля успокоилась.

Для выступления перед комиссией они разучили стихотворение Марины Цветаевой «Тоска по родине». Галынин рассказал, как, по словам одной очевидицы, с которой он был знаком, читала эти стихи сама Цветаева, и его рассказ помог Юле приблизиться к цветаевской манере, насколько это вообще было возможно.

Вернувшиеся из Норвегии Элла и Феликс все-таки приехали к зданию РАТИ в день сдачи экзамена по специальности, хотя Юля умоляла их не приезжать. Даня, конечно, тоже приехал. Они заметно выделялись в толпе таких же сумасшедших родственников, пришедших поболеть за своих чад.

Галынин устроил так, чтобы Юламей прослушивали одной из первых, пока приемная комиссия еще не одурела от молодых людей женского и мужеского пола, «любящих вставать поздно», как говорил великий артист Михоэлс, и потому рвущихся на актерский факультет.

Своим надорванным трагическим голосом Юламей незаметно, без нажима, но очень точно передавала изломанный, словно ползущий с перебитым хребтом цветаевский ритм. Она прочитала стихи негромко, сдержанно, с царственным презрением, как бы снисходя до слушателя, заставляя членов комиссии буквально вытягиваться в ниточку и ловить каждое слово. Поэтому когда последние слова стихотворения

Юля произнесла, чуть заметно повысив голос, это прозвучало как вопль.

Члены комиссии не сразу пришли в себя. Переглянулись. Пошептались. Юламей терпеливо ждала, даже не пытаясь услышать, о чем они говорят. Потом ее попросили подойти к столу, стали спрашивать, не занималась ли она в какой-нибудь студии. Она честно сказала, что занималась совсем немного, всего месяц, с Николаем Галыниным, а до этого была у него в театре инструктором по гимнастике. И еще она назвала двух замечательных преподавательниц РАТИ, ставивших ей голос.

— Голос у вас какой-то… странный, — заметил один из членов приемной комиссии.

— У меня была травма гортани, — призналась Юламей. — Но меня проверяли, голос слышен отовсюду.

Ее отпустили, сказав, что результаты будут известны позднее. У нее возникло чувство опустошенности, разочарования… Она готовила и басню, и музыкальный отрывок, и даже пластический этюд! И ничего этого не понадобилось…

Она вышла из аудитории подавленная, чуть ли не в слезах. Ее провожали кто сочувственными, кто злорадными взглядами. Многие выходили в эту дверь именно с таким выражением лица.

Выйдя во двор, Юля увидела родных. Они бросились к ней, обняли… Она крепко прижалась к матери, стараясь не расплакаться. Ни Элла, ни Феликс не стали спрашивать ее ни о чем.

— Нет, ну в натуре, — раздался ленивый и насмешливый голос Дани. — Как дело-то было?

Юля выпрямилась и все-таки смахнула слезы.

— Басню не спросили. А я так готовилась… Правда, Галынин говорит, что, если басню не спросили, это хороший знак…