Наталья Миронова - В ожидании Айвенго

В квартире художницы Кати Лобановой [1]раздался телефонный звонок. Звонила ее подруга Этери Элиава.

– Можно к тебе?

– Давай, Фирочка, приезжай! – Катя называла подругу уменьшительным именем по русскому варианту ее библейского имени Эсфирь. – Сейчас я только маму отправлю с Лизочком гулять.

Катя тут же перезвонила матери.

– Мам, побудешь выездной бабушкой? Мне Этери позвонила, мы с ней сто лет не виделись. Она сейчас приедет.

– Уже иду.

Положив трубку, Катя задумалась. Давно она не видела Этери, и даже по телефону после рождения дочки толком поговорить не удавалось. Все на бегу: «привет – привет, как дела – нормально». А сейчас ей показалось, что голос Этери звучит как-то странно. Очень даже странно. Если бы не имя на определителе, пожалуй, Катя ее и не узнала бы…

Она принялась собирать четырехмесячную дочку на прогулку: сменила подгузник, нарядила в теплые одежки, надела чепчик и пинетки, уложила в коляску, укрыла одеяльцем… Повернулся ключ в замке – мама пришла.

Выйдя замуж за Германа Ланге, Катя нашла квартиру поближе к родителям на Чистых прудах, в Большом Казенном переулке. По иронии судьбы – в том самом доме, где жил когда-то ее первый муж Алик Федулов. Это была не его квартира, но похожая – бывшая коммуналка в семиэтажном темно-сером доме, где в одной половине почему-то жили генералы (и никаких коммуналок), а во второй – простые смертные, теснившиеся друг у друга на голове.

Но то было при советской власти, когда Большой Казенный – в нем, как и в Малом Казенном, селились до революции дворцовые ремесленники, отсюда и название – назывался переулком Аркадия Гайдара. Генералы с тех пор то ли поумирали, то ли попродавали свои квартиры, коммуналок тоже не осталось, все давно были расселены. Именно в этом доме, куда Катя когда-то ездила ухаживать за умиравшей свекровью, женщина-риелтор нашла и предложила им квартиру. Катя не стала говорить мужу, что у нее с этим домом связаны неприятные воспоминания, да и сами воспоминания решительно выкинула из головы. Это был просто дом, удобно расположенный по соседству с Лялиным переулком, где она выросла, это была просто квартира – просторная, добротно отремонтированная, красиво и без выкрутасов обставленная Катиными руками. И мама рядом, всегда на подхвате.

Катя уже планировала, как вырастет ее Лизочек и она отдаст дочку в родную 330-ю школу – здесь же, в Большом Казенном переулке.

Когда родилась дочка, Катя уговорила маму уйти с работы. Анна Николаевна согласилась.

– Где там мой Лизочек? – проговорила она ласково. – Катенька, я раздеваться не буду, давай ее сюда.

Катя назвала дочку Луизой в честь свекрови. Среди своих родителей провела подготовительную работу: Луиза Эрнестовна такая хрупкая, столько в жизни настрадалась, пусть она порадуется! Родители не возражали. Они были счастливы, что у дочки после долгих горестей и тягот наконец-то жизнь наладилась. И муж хороший, и работа, и сын за ум взялся, и дочка-куколка родилась, дай ей, боже, здоровья… Но пока девочка была маленькой, ее звали Лизочкой, Лизочком, песенку ей пели:

Лизочек был не так уж и мал – с такими производителями, как Катя и Герман, девочка оказалась настоящей Брунгильдой, – но на песенку отзывался довольным «гугу».

– Мама, я тут ее вещички собрала, бутылочку, памперсы, заберешь ее к себе? – спросила Катя. – Мне кажется, у Этери что-то случилось. У нее голос какой-то… мне не понравился. Кажется, у нас будет долгий разговор.

– Конечно, заберу! – Анна Николаевна улыбнулась внучке.

У них с Катиным отцом это называлось «дали внучку поносить». Давали часто. Родители Германа живут на Оке, в сотне с лишним километров от Москвы, к ним – только летом. А они с отцом – под боком. Всегда на подхвате. Можно бабадедствовать целыми днями без зазрения совести. «Бабадедствовать» – это было еще одно придуманное ими слово.

– Ты мне потом все-таки расскажи, как там дела у Этери, – попросила Анна Николаевна, ловко вкатывая коляску в лифт. – Привет ей передавай.

– Конечно, передам.

Лифт тронулся, Катя заперла дверь и отправилась на кухню. Налила свежей воды в чайник, выставила на стол чашки, печенье на блюде… Ей было тревожно. Что же случилось с Этери? И как она, Катя, проглядела, не почувствовала, что подруге плохо?