Ричард Брук - Охота на носорога

– Проще мне было остановить бегущую антилопу… да и не я его приглашал, а Джейк. Они же теперь почти что родственники, – заметил Лэндсбери с ноткой цинизма. – Не думаю, что ты всерьез хочешь обсуждать причину, заставившую Жерома прицепиться к нам. Эта причина меня не интересует… но если кто и может повлиять на преподобного отца и убедить его остаться в лагере и не тащиться за нами вглубь саванны, к лежке носорога, так это ты.

Клэй хмыкнул и уставился в прогорающий костер, лицо его стало замкнутым, напряженным:

– Мне проще прострелить ему ногу, чем убеждать на словах… тут я пас.

– Простое решение – не всегда лучшее… – пробормотал Эд, с отчетливой ясностью припомнив, как впервые услышал эту фразу от Мэг, во время спора над шахматной доской, и какое у нее было окончание: «…но лучшие решения всегда просты!».

Наверное, это воспоминание стоило считать знаком: решение рядом, оно простое, но найти его он должен сам. И найдет.

Эдвард вздохнул и провел обеими руками по вспыхнувшему лицу. Он не видел Мэг четыре года, четыре бесконечных года… Не обнимал ее, не целовал. Между ними были только пылкие любовные письма, но вот уже много месяцев, как переписка прервалась, и жить остается одной надеждой. И все-таки Мэг всегда помогала ему; даже на расстоянии в тысячи миль он чувствовал ее, слышал ее голос, и в самые горькие, трудные минуты, думая о ней, он просил помощи и совета, точно у ангела-хранителя. И совет, знак всегда долетал через холодное бездушное пространство, и легко касался сознания – вот как сейчас… после этого оставалось только действовать, решительно и смело, как он привык.

– Какая великолепная ночь!.. Какие звезды!.. Это просто невероятно… я никогда в жизни не видел таких ярких и крупных звезд… В Англии они маленькие и тусклые, как глаза жабы, да и то их большую часть времени скрывают облака… а здесь… здесь в самом деле чувствуешь, как земля летит через небесный эфир… – Жером, наполовину высунувшись наружу из оконца хижины, дышал ночным ароматным воздухом с жадностью больного чахоткой, и бормотал с восторженной экзальтацией итальянского актера.

– Мистер Буршье, я буду вам крайне признателен, если вы перестанете увиливать и вскакивать каждый раз, как начинаете проигрывать… – с досадой проговорил Джейкоб и поставил деревянный бочонок лото на положенное ему место.

Досаду вызывали не детские уловки Жерома, не желавшего продуть пятый кон подряд, а то, что он своей живостью и быстрой речью, и легкими, немного птичьими движениями, до боли в сердце напоминал Пиа. Они с сестрой не были близнецами, но разительное сходство между ними замечали все с первой секунды. Это сходство отчасти и стало причиной скандала, что разразился пять лет назад, потряс приличное общество сразу трех графств – Большого Лондона, Суррея и Хэмпшира, и круто поменял жизнь не только Жерома и Пиа Буршье, но и Клэйтона Кроу, и… самого Джейкоба. Не случись того, что случилось в августе восемьдесят первого, возможно, он сейчас не находился бы на краю света, в африканской саванне, где-то между Преторией и бесконечными старательскими городками, не был бы совладельцем золотого рудника – и не искал бы способа как можно выгоднее и быстрее продать свою долю. И уж конечно, не строил бы планов на парижское Рождество, первое совместное Рождество с Пиа, что станет началом в череде долгих и счастливых лет. Началом новой жизни, совсем не похожей на ту, что он вел прежде, особенно в последние четыре года.

Об их с Эдом трансваальских приключениях можно было написать такой роман, что Стивенсон, Конан Дойль и Верн заплакали бы от зависти, и, как знать, может быть, когда все будет позади, и все дела решатся наилучшим образом, он сам приведет в порядок свои отрывочные дневниковые записи, напишет и издаст книгу. А Пиа будет его редактором, у нее это должно хорошо получиться. Она всегда помогала ему со статьями для лондонского еженедельника, справится и с робинзонадой…

Как чудесно будет вместе сидеть у камина, слушая шум дождя за окном – тихого северного дождя, нисколько не похожего на буйные тропические ливни – и вместе, сблизив головы и соединив руки, при мягком свете лампы разбирать тетради, изучать то, что он нацарапал, накарябал, нарисовал за время экспедиции (иногда -просто чтобы не сойти с ума в душной грязи старательской хижины). А после он сожмет ее желанное тело в тесных объятиях и уложит… прямо на ковер, застеленный шкурой капской пантеры – его собственноручно добытым охотничьим трофеем…