Артур Грабовски - Крошка, ты продаешься!

Он поморщился, будто ему было неприятно об этом думать. Не успел Алекс возмутиться, возразить, как Маркус неожиданно рявкнул:

– Не был ты никаким забитым несчастным подростком! Мне можешь не затирать, всемирная жертва буллинга, епт!

– Так и знал, что ты в жизни не признаешь, что превращал мою жизнь в ад годы подряд! – взорвался Алекс. – Я могу написать сто платиновых альбомов, взорвать все стримминговые площадки, стать звездой первой величины, блять, и вся страна станет сочувствовать моей детской драме, но Маркус Хейккиннен, конечно же, считает иначе! Что ему до чужих слёз и бед? Да пошёл ты! – выплюнул он сердито. – Тебе не понять, что такое быть мной!

– Ну само собой! Ты же центр вселенной! – в тон ему отозвался Маркус. – Из-за тебя моя жизнь была адом не меньше, вот только я почему-то не ною об этом на каждом углу!

– Твоя жизнь, серьёзно? Какой ад? – напирал Алекс – наконец-то можно было высказаться так, как ему хотелось: напрямую, а не только в песнях. – Ты был популярным парнем, встречался с кем хотел, все тебя боялись! Да боже мой, у тебя даже мотоцикл был, а потом и машина! Вот уж действительно, какая тяжёлая, полная проблем жизнь! А ещё и я где-то существовал на задних партах – кошмар, как ты это выдержал? Ты ходишь к психологу? Есть близкие, которые тебя поддерживают?

Возможно, он перегнул, но как же хотелось отвести душу.

– Я был обычным пацаном в отцовских обносках – тупым и с уродскими зубами, – развёл Маркус руками, словно его и вправду удивляли слова Алекса. – Если бы я был слабаком, от меня бы живого места не оставили. Я приспособился, а вот ты не захотел – тебе самому никто был не нужен. Все, кто по итогу якобы травил тебя, хотели дружить. Но ты не хотел дружить ни с кем.

Казалось, под этим «ни с кем» Маркус подразумевал кого-то конкретного – себя? Нет, даже для такого странного вечера это было бы слишком.

– Хотели дружить?! – Алекс расхохотался так громко, что его смех отразился от стен мастерской. – Серьёзно?! О да, я так и вижу это: «Эй ты, мелкий слюнтяй, давай дружить»! И с ноги в грудь! Именно так ведь обычно налаживаются все социальные связи!

Он подошёл к Маркусу и с силой ткнул пальцем ему в грудь.

– Ты сам сказал, что от слабаков не оставляют и мокрого места, так какая дружба? Здесь выживают – и только.

– Ну молодец, выжил, всем доказал, что ты крутой, сюда-то пришёл нахуя? – как-то глухо отозвался Маркус, перехватывая его руку и сжимая с силой запястье – движение на грани самозащиты и грубости.

Его глаза сейчас были совсем близко и казались какими-то особенно тёмными, а ещё почему-то грустными. В них читалась тоска, усталость, что-то очень глубинное и тайное. Это было неправильно. Непонятно.

– Сказать тебе всё это, – выпалил Алекс, хмурясь под чужим тяжёлым взглядом, – я же травмированный – это стокгольмский синдром!

Так обычно говорил Матти, когда Алекс, напившись, в очередной раз пересказывал ему все свои истории, связанные с Маркусом Хейккинненом в хронологическом порядке. Вероятно, Матти и здесь был прав.

– Сказал. Что дальше? – все тем же безэмоциональным тоном выдал Маркус. – Ты травмирован? Мне похуй.

Он продолжал крепко удерживать Алекса, дышал как-то тяжело, как человек, пробежавший пару километров, и его дыхание щекотно касалось лица. Желания отодвинуться или вообще вырваться почему-то не возникало. Алекс отстранённо подумал, что стокгольмский синдром как-то так и должен был проявляться.

– Хотя нет, мне не похуй, – вдруг фыркнул Маркус. – Мне противна та роль, которую ты мне приписываешь, но, если это поможет больше не слышать твоих унылых песенок, окей. Ты считаешь, что я мудак, который терроризировал тебя в школе? Ладно. Мне жаль. Прости за это.

Он выдал это отрывисто, с явным трудом и тут же отпихнул Алекса от себя.

– Звони своему менеджеру или вызывай такси, я уже выпил сегодня и за руль не сяду.

– Я здесь один, – зачем-то сообщил ему Алекс, – и тебе совсем не жаль. Тебе нравилось это превосходство. Теперь ты его лишился и бесишься. Я тебе не верю.

Он вернулся на диван и сел, поджав ноги под себя. Паршивое чувство несправедливости как в школе снова захлестнуло Алекса. Его обидели – опять. Хотелось разреветься или вдарить Маркусу, может – написать песню.

– Я тебе тоже не верю, – мрачно заключил Маркус. – Ты пришёл сюда за извинениями или с целью показать свое превосходство? Чтобы я упал тебе в ноги, стал преклоняться перед новым идолом молодежи? Для меня ты останешься все той же бессердечной мелкой сволочью. Но я признаю, что и сам был дурак. Больше мне сказать тебе нечего.